То в институте, то у него дома, то на даче регулярно идут семинары по космогонии, по два, по три, а когда хватает сил, и по четыре раза в месяц. Метод прежний — мозговой штурм. Один из сотрудников отдела эволюции Земли или кто-нибудь из приглашенных ученых делает доклад, а потом все — ватагой — набрасываются на его построения, стараясь смять, сломать, уничтожить конструкцию. Работа идет, как на специальном автодроме, где, испытывая на прочность только что сконструированный новенький автомобиль, его бьют о стены, гонят на немыслимо крутой уклон, заставляют падать и переворачиваться колесами вверх. Безжалостная работа! Она требует изощренности ума, напряжения всех способностей и знаний. Торопливые одобрительные слова здесь считаются дурным тоном. Идет турнир — кто выищет зазор в логических выкладках? Где слабина, где просчет, где ненадежен фундамент?
И под этим дружным напором теория обретает все более стройный вид. Уже кое-что вполне определенно можно сказать о захвате двумя космическими телами третьего. Вероятность его мала, но не исключена вовсе. Генрих Францевич Хильми вслед за Шмидтом строго математическим путем показал необоснованность теоремы Шази. Это переворот в фундаментальной проблеме. Под одну из важнейших идей Шмидта подведено основание из строгих и бескомпромиссных формул.
Однако становится все более ясно, что захват — пока все же гипотеза и ему еще долгое время пребывать в этом качестве. Главное другое — проследить возможные пути построения планет из газопылевого облака. И работа в этом направлении все расширяется.
Статьи, лекции, доклады, с которыми выступает Шмидт, увеличивают ряды сторонников его теории. Некоторые из них переходят на работу в отдел эволюции Земли. Число его сотрудников растет. А с ростом отдела появляется возможность и более широким фронтом атаковать проблему.
А тут и болезнь как будто отступает. Летом сорок шестого и вовсе возникает надежда, что ему удастся справиться с туберкулезом. Ведь пришло время, когда все науки движутся вперед семимильными шагами. Шмидт работает над космогонией, а во всем мире медики бьются над проблемами самых трудных и опасных болезней.
4 августа 1946 года Шмидту передают короткую записку Президента Академии наук СССР Сергея Ивановича Вавилова: «Глубокоуважаемый Отто Юльевич! К Вам приедет Л. С. Штерн переговорить о возможности лечения Вас стрептомицином, который (к сожалению, в небольшом количестве) привез в Москву его изобретатель профессор Ваксман из Принстона и передал в мое распоряжение… Надеюсь, что стрептомицин Вам несколько поможет».
Шмидт тоже надеется. Всю жизнь именно вера в науку, в разум питала его оптимистический взгляд на мир. Он убежден, что медицина в конце концов справится и с человеческой немощью — противоестественной по самой своей сути. Весь вопрос во времени. Так, может, ему повезло? Может, надежное средство появилось именно тогда, когда ему оно больше всего нужно?
Новое лечение начали применять с осени, Шмидт заметно пошел на поправку. Не иключено — ему и вовсе бы удалось одолеть тогда туберкулез, если бы он получил полный курс уколов. Но к началу лечения у Шмидта части лекарства уже не было. О том, что ему отдали стрептомицин, узнали многие, и его стали настойчиво просить поделиться ценнейшим лекарством. Сперва молодая женщина сказала, что всего одна ампула сможет спасти ее дочь. И Шмидт, выйдя в другую комнату, попросил жену:
— Дай ей, пожалуйста. Ведь ребенок.
Потом приходили другие просители. Он снова виновато прятал глаза и говорил:
— Дай, пожалуйста, ничего, мне хватит.
И, казалось, действительно хватило. Он теперь по целым неделям чувствовал себя сносно и потому с рвением стосковавшегося по работе человека набросился на космогонию, на институтские и всякие другие дела.
За будущее тоже не было оснований тревожиться. Он знал, что Академия наук обратилась к правительству с просьбой закупить в США партию стрептомицина, получила согласие. И уже начались переговоры с американцами об этой покупке. Поэтому Шмидт не сомневался, что через несколько месяцев, когда ему понадобится провести второй курс, лекарство у него будет.
К концу зимы 1947 года он чувствует себя настолько здоровым, что решается предпринять поездку в Ленинград, о которой давно мечтал. Ленинградские астрономы не раз приглашали его прочитать цикл лекций о теории происхождения Земли — она и в Пулковской обсерватории, и в Институте теоретической астрономии, и в университете вызвала много споров. Поездка в Ленинград — это новые критические замечания, новые попытки расшатать конструкцию. И в то же время — поиск новых сторонников.