Еще в сорок шестом году Шмидту предложили написать монографию по космогонии. Тогда он не считал себя готовым к такой работе — слишком много еще было разделов, строившихся на догадках, не подкрепленных строгой логикой выкладок и формул. Поэтому от лестного предложения отказался.
В конце сорок восьмого года Шмидт прочитал сотрудникам Геофизического института четыре лекции, в которых подробно и систематически изложил свою теорию. Прочитал — и сам удивился, какую стройность обрели в его конструкции многие этапы формирования Земли и планет.
Несколько дней, которые понадобились, чтобы прийти в себя после многочасовых выступлений, он сумел также обратить на пользу дела. Сидел в своем домашнем кабинете и приводил в порядок конспекты лекций, подыскивая более точные формулировки, проясняя стыковочные места. А когда кончил эту работу, когда еще раз перечитал, что получилось, вдруг рассмеялся. Заглянувшей в кабинет жене Шмидт сказал:
— Помнишь в Библии? «Вначале сотворил Бог небо и землю… И сказал Бог, да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов. И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю… И поставил их Бог на тверди небесной… И увидел Бог, что это хорошо». Я тоже сотворил свою Землю и планеты. Правда, не всю Вселенную — только Солнечную систему. Но, честное слово, мне кажется, что это хорошо.
Седобородый, бледный, с горящими глазами, он, и правда, похож был в этот момент на творца мира.
В тот вечер он твердо решил: настало время опубликовать систематическое изложение своих взглядов — и предложил издательству Академии наук напечатать его лекции.
Через год небольшая, всего в 70 страниц, брошюра вышла в свет, она так и называлась: «Четыре лекции о теории происхождения Земли». С ее выходом дискуссии по поводу теории Шмидта вспыхнули с новой силой. Статьи в печати и обсуждение «Лекций» во многих научных учреждениях явно показывали, что небольшой книжке удался «захват» новых сторонников идеи.
Но яснее обозначились и противники. Среди них были серьезные, крупные специалисты, подходившие к проблеме с иных позиций. Теорию Шмидта, например, не признавал известный советский ученый, академик Виктор Амазаспович Амбарцумян. Главное его возражение в том, что космогонию Солнечной системы можно создать лишь после того, как будет создана звездная космогония. Только с ее помощью, по мнению Амбарцумяна, могут быть вскрыты наиболее фундаментальные законы образования небесных тел, которые и должны лечь в основу представлений о рождении и формировании планет.
В принципе Шмидт этого не отрицал. И потому опубликовал несколько работ по звездной космогонии. Но Амбарцумян именно эти труды Шмидта критиковал наиболее резко, считая, что в данном случае конструкции ума противоречат многочисленным наблюдениям над реальной жизнью Вселенной. Нельзя, правда, сказать, что известный астроном не оставлял камня на камне от метеоритной теории. Он неоднократно подчеркивал, что многие конкретные положения новой космогонии представляют, по его мнению, выдающиеся открытия. И потому с большим уважением относился к ее творцу. Позднее он писал: «Я вспоминаю свои встречи с Отто Юльевичем, научные беседы и споры. Во всех этих случаях, независимо от согласия или разногласия друг с другом, у меня осталось впечатление о его настойчивом и пытливом уме, о неизменном стремлении понять собеседника».
Словом, возражения Амбарцумяна всегда строились по строжайшим законам научной полемики, в которой обе стороны проявляют одинаково горячую заинтересованность в одном — выяснить истину.
Но далеко не все, кто бурно выражал свое несогласие с новой космогонией, были вдохновлены благородным стремлением к познанию законов природы. Некоторых оппонентов беспокоило совсем другое: теория Шмидта наносила удар по их собственным конструкциям.
Короче говоря, на иных заседаниях, где теория Шмидта должна была вроде бы разбираться по существу, стали раздаваться громкие обвинения в адрес ее создателя. Как-то случилось: один и тот же оратор обвинил Шмидта в том, что он 1) механицист, 2) позитивист, 3) агностик. Оратору и в голову не пришло, что столь несхожие грехи никак не могут соединиться в одном, даже самом великом грешнике, ибо все три философские системы, к которым Шмидт был причислен, отрицают друг друга и находятся в непримиримой борьбе.
Шли месяцы, а заявления о приверженности Шмидта к разным направлениям буржуазной философии перекатывались с одного обсуждения на другое, опасно застревая в ушах.
В начале 1951 года Шмидта вызвали в Президиум Академии и сказали, что на апрель намечено большое совещание по вопросам космогонии. Шмидта предстоящее совещание обрадовало — ведь со всей страны съедутся специалисты. Значит, снова проверка, критика, поиск новых сторонников.