— Ой, горемычный, — запричитала Катя, — как же ты мучаешься.
— Верно говорят, — вторила Настя, — все артисты пьяницы.
На ближайшей станции шатающегося Синичкина вели под руки к телеграфу, и там он нетвердой рукой написал телеграмму: «Мама вышли паспорт путевку», — и так без адреса отдал телеграфистке и деньги ей оставил, а сам пошел назад в поезд.
— Все в порядке, — сказал он Семенову, — теперь можем ехать, вышлет.
— А куда вышлет, ты хоть написал адрес-то?
— А зачем? На путевке написано: Дом отдыха «Спартак» — напротив «Динамо». Мне. В личные руки.
— Здравствуйте, — сказал Семенов.
— Здравствуйте, — не возражал Синичкин. — Я как вошел, сразу поздоровался, а вы, значит, мне сейчас отвечаете. Лучше поздно, чем никогда.
— Да нет, здравствуйте в смысле приехали.
Синичкин кинулся к чемодану.
— Да не суетитесь, Леня, я говорю приехали в смысле едем в один и тот же дом отдыха «Спартак».
— Замечательно, — сказал Синичкин, — подтвердите там, что я не Куравлев и что путевки у меня нет, не было и не будет.
— Да спи уже, Куравлев, не Куравлев, — Семенов уложил Синичкина, снял с него туфли и накрыл одеялом.
Подробностей следующего дня В. Синичкин не помнил. Подробностей было слишком много. Приходили разные люди. Одни приносили с собой бутылки и тут же распивали, другие, стоя в коридоре, спорили. Куравлев это или не Куравлев. Третьи располагались в купе по-хозяйски и долго обсуждали достоинства и недостатки актерских работ Куравлева. Четвертые рассказывали о своей жизни, делились воспоминаниями о войне и детстве. Пятые учили Куравлева жить, ссылаясь на богатый житейский опыт. Шестые учили Куравлева актерскому мастерству. Седьмые предлагали Куравлеву тут же сыграть в карты.
Синичкин сидел у окна и равнодушно смотрел на посетителей, иногда он засыпал сидя, просыпался и снова смотрел и слушал. Первым не выдержал сосед Синичкина Семенов.
— Все, граждане! — сказал он. — Прием посетителей закончен. Артисту нужно отдохнуть! Все заявки в письменном виде подавать проводнику.
После этих слов он закрыл дверь и сказал Синичкину:
— Будет с них. Отдохни, Леонид. — А потом с жалостью добавил: — Ну и жизнь у вас, у артистов, хуже, чем у клоунов.
Синичкин улегся на верхней полке и стал обдумывать ситуацию. Приехать в дом отдыха без путевки и паспорта — явная бессмыслица. Никто не примет. Не поверят.
С другой стороны, назваться Куравлевым, во что, конечно же, все поверят, тоже невозможно, потому что противоречит принципам Синичкина. А отступаться от своих принципов Володя не хотел, так как считал, что будет еще хуже. Другими словами, он считал, что каждый должен заниматься своим делом: обманщик — обманами, аферист — аферами, а честный человек должен быть честным. А если честный вдруг решит заняться обманом, то у него ничего не получится. Навыков обманывать нет, совесть все время гложет, одним словом, сплошной дилетантизм, а Синичкин уважал профессионалов.
У Синичкина уже был опыт в этом плане. Дело в том, что Синичкин не сразу стал парикмахером, хотя с детства мечтал стать именно парикмахером.
Было ему всего пять лет, и пришли к ним гости. А маленький Вова залез на спинку стула и начал падать на тетю Галю. У тети Гали на голове была модная прическа, на которую тетя Галя убила три часа. Падая на тетю Галю, Вовочка ухватился за прядь ее волос и спустился по ней благополучно на пол. Прядь волос осталась висеть, тетя Галя расстроилась, а дядя Ваня, ее муж, сказал, что тете Гале так еще больше личит. Личит — это значит идет к лицу. И действительно, прядь золотистых волос, как лисий хвост, выбивалась из гладкой прически и кончалась завитком у шеи.
— Парень-то парикмахером будет, — сказал дядя Ваня.
Устами дяди Вани глаголила истина. А локон, выпавший из прически тети Гали, вошел тогда в моду и долго не выходил из нее. А в некоторых отдаленных городах нашей необъятной страны и посейчас является единственным украшением красивых девичьих головок.
С тех пор, с того замечательного дня, Володя Синичкин, вооружившись ножницами, стриг все, что попадало под руку. Кукол, бахрому на скатерти, соседских девочек и себя самого. К восьмому классу он уже мог ножницами и расческой сделать практически любую прическу. Правда, пока что не очень хорошо. В десятом классе он уже делал прически хорошо.
Естественно, что после десятого класса ему захотелось пойти в школу парикмахеров, но мама была против. Родня ее поддержала. Как это так, в наш век НТР и мирного атома идти в парикмахеры! Непременно нужно поступить в институт. И Синичкин, надеясь на то, что он провалится на экзаменах, стал поступать. И как назло не провалился. Нечего и говорить, что все пять лет обучения в институте он делал прически всем девочкам своей группы. Только своей, потому что девочки своей группы строжайше запретили Володе делать прически посторонним. Так и получилось, что на общих со всем курсом лекциях девочки из Володиной группы выглядели значительно красивее, чем все остальные. Это обстоятельство помогло им еще в институте удачно выйти замуж в основном за преподавателей, аспирантов и студентов старших курсов того же института. Это переполнило замужних девочек такими чувствами благодарности, что Володя мог быть спокоен за свои зачеты, чертежи и экзамены. Мужья девочек не оставляли его без снисходительного внимания.
После института Володю Синичкина взяли в армию, где он служил в десантных войсках. А в перерывах между марш-бросками, вылазками и парашютными десантами прически делал женам офицеров и дочерям тех же офицеров, за что был ненавидим городским парикмахером. Хорошо еще, что в десантных войсках Володю обучили приемам самбо и каратэ.
Вернувшись домой, Володя Синичкин отработал положенное на предприятии в конструкторском бюро. Там за своим кульманом он аккуратно и добросовестно делал прически всему предприятию. Застигнутый врасплох главным конструктором, Володя сделал его жене замечательную прическу, после чего его инженерная карьера закончилась, и он навсегда перешел в салон под названием «Локон», где и работает по сей день. А мог бы ведь начать работать на шесть лет раньше и набрать за эти шесть лет соответствующую квалификацию. Вот к чему привела Володина непринципиальность в прошлом.
И теперь он был принципиальным во всех жизненных проявлениях, хотя и понимал, что принципиальность такая черта характера, что больше приносит неприятностей, но, как думал Володя, в конце концов вознаграждается. Так ему казалось. А огорчений, вызванных его принципиальностью, было полно. С одной стороны, прояви он свою принципиальность когда-то, он бы сразу занялся своей любимой профессией. С другой стороны, будь он не таким принципиальным, может быть, и сейчас бы счастливо жил со своей женой.
Ведь как ему все советовали, да заведи ты какую-нибудь интрижку. Ведь изводится человек, что ж тебе, не жалко, что ли, родную жену. Она тебя с кем-нибудь увидит после работы, прическу ей испортит, тебе скандал закатит, поплачет, и дело кончится. Ну не можешь интрижку завести, придумай, наври, что завел.
А он свое:
— Не могу ни изменять, ни обманывать.
Ну что ты будешь делать, довел человека до белого каления. Не выдержала, сбежала к другому. Бедняжка! Как она теперь там!
А он, Володя Синичкин, конечно, переживал. Он ее все-таки любил. И голова у нее была уникальная. Он с этой головой мог чудеса творить, он на ней такие прически делал — несколько лет призовые места среди парикмахеров страны держал. Да что там, один раз даже за границу ездил. В Монголию. И там получил «Гран-при», только он по-монгольски как-то по-другому называется. А теперь вот уж много лет Синичкин пребывал в одиноком состоянии. То есть, конечно, он иногда встречался со своими клиентками. Но все это было не так, как хотелось. Клиентки — это особая статья. Большинство из них все-таки смотрели на него сверху вниз, никогда не забывая, что он их обслуживает. И, несмотря на то, что считалось честью, когда прически делали именно у него, а все равно смотрели на Синичкина сверху вниз.