— Да хватит тебе. Ты же меня и подбил артистом представляться.
— Ну опять за свое. Заладил. Ты уж и на сцене отработал, как никакому артисту не снилось. Да, может, она тебя и полюбила за то, что ты артист. Вас ведь, артистов, девки ой как любят.
«Однако, — подумал Синичкин, — может, и действительно, не будь я артистом, и ничего бы не было, и внимания со стороны Нади не появилось. Может, и внимания на меня не обратила бы».
И представилось Синичкину, как подходит он к той же Наде на танцах, а она отказывает ему и уходит танцевать с Семеновым, нет, лучше с каким-нибудь артистом, ну, предположим, с Меньшиковым.
Тут в сознание Синичкина ворвались слова Семенова:
— Нам, простым смертным, чтобы на нас такая девушка посмотрела, знаешь, как на пупе вертеться надо. А ты только мигни, и все на тебя смотрят.
А вдруг это все уловки, думал Синичкин. Он знал, что у женщин есть масса уловок. Сначала завлечь, потом бросить. Чтобы я еще больше влюбился.
— А, Семенов, может, это она меня завлекает?
— Верняк, — сказал Семенов.
— Может быть, она не так и проста, как кажется.
— Факт, — сказал Семенов, — хитрющая.
— Может быть, это игра? — спросил Синичкин.
— Да они такие, я тебе скажу. Говорит пол, а думает потолок. Но я тебе скажу, есть исключения, Таисья — это человек. А какая у нее душа? Большая душа. Так погляди на нее.
— Глядел, — отмахнулся Синичкин, занятый своими мыслями.
— Ну ведь сразу видно, что широкой души человек.
— Широкой, — согласился Синичкин. Он стал продумывать план испытания. Он то продумывал этот хитроумный план, то просто ругал себя за то, что сразу не назвался своим настоящим именем. Проклинал себя за малодушие. И вообще не знал, что делать. Да еще и Семенов внушал ему:
— Тут, главное, честным быть. Если женат, говорю, что женат. Если люблю, говорю, что люблю, и чтоб никаких.
А наутро судьба сама подсказала Синичкину, что ему делать. Судьба явилась Синичкину в виде администратора дома отдыха, той самой, которая когда-то так гостеприимно встречала «Куравлева».
Когда Синичкин шел на завтрак, администратор сказала ему:
— Вы меня извините, товарищ Куравлев, мы вас так любим, и лично я никогда бы в жизни не решилась на это, по мне хоть всю жизнь живите здесь без путевки, но вот директор строгий, и потом паспорт… и вообще…
— Все понял, — сказал Синичкин, — иду звонить в Москву.
И автоматически началось осуществление плана, который в общих чертах еще вчера наметил Синичкин. Он позвонил по автомату маме, и мама, ничего не ведая о Володиных затруднениях, закричала в трубку:
— Как там погода?
— Хорошая погода, — ответил Синичкин и хотел перейти к делу, но мама не давала говорить.
— А почем помидоры на рынке?
Этот вопрос почему-то всегда волнует тех, кто еще не поехал на юг.
— Дешево, дешево, мама, — сказал Синичкин и хотел было, но не тут-то было.
— Почем, почем? — спрашивала мама.
— По десять копеек, — сказал Синичкин первое, что пришло ему на ум.
— Килограмм? — неслось из Москвы.
— Ведро, — сказал Синичкин. И пока мама переваривала эту чудовищную дезинформацию, Синичкин успел спросить:
— Почему до сих пор не высылаешь путевку и паспорт?
— Какую путевку?
— Ну я же тебе телеграмму дал.
— Какую телеграмму? — переспрашивала мама.
— Ну телеграмму, бумажную, что я забыл дома путевку и паспорт.
— Какой паспорт? — упорствовала мама.
— Ну что значит какой. Тот самый, который мне выдали в шестнадцать лет.
— Как, разве ты его не обменял?
— Обменял, мама, обменял и забыл.
— Как, ты забыл обменять паспорт?
— Обменять я не забыл, я забыл его взять с собой. И дал тебе телеграмму, чтобы ты выслала мне паспорт и путевку. Ты получила телеграмму?
— Я ничего не получала, кроме пенсии, я тебе вышлю.
— Не надо мне пенсии, вышли мне паспорт и путевку.
— Ну так бы и говорил с самого начала. А то морочишь мне голову с помидорами, а про существо дела не говоришь. В кого ты пошел, я просто не могу понять.
— Мама, вышли мне все это скорее! — кричал Синичкин. Короче говоря, мама в Москве поехала на вокзал и отдала паспорт и путевку проводнику поезда.
Синичкин перезвонил в Москву, уточнил номер поезда и вагона и поехал за ними на вокзал. Естественно, проводник вначале не хотел отдавать паспорт Синичкину и путевку на ту же фамилию артисту Л. Куравлеву. Пришлось долго доказывать, сличать личность и фотографию. Короче, через сутки после звонка паспорт и путевка были уже у Синичкина, но он не стал сразу относить эти документы к администратору дома отдыха. Нет, он понес свой паспорт к Наде, нашел ее в той же беседке. Глаза ее были красны от слез. Синичкин извинился за то, что побеспокоил ее. Он был вежлив и спокоен, наш Синичкин. Он был полон достоинства и внешней невозмутимости, но внутри у него все клокотало.
— Разрешите мне задать вам вопрос, — начал он высокопарно.
— Пожалуйста, — сказала Надя, которой также моментально передалась строгость и официальность Синичкина.
— Если я вас правильно понял, то основным препятствием нашему общему счастью является то, что я артист. Не так ли?
— Именно так, — ответила Надя. — Вы меня поняли правильно.
— Или, другими словами, для вас важна душа человека, его характер, так сказать, личность, но вам мешает его внешний блеск, популярность и успех, не так ли? Я вас понял правильно?
— Именно так.
— Другими словами, — продолжал Синичкин, — если бы я был не я, то есть с тем же лицом, с той же душой, но только не был популярным артистом, вы бы не стали бороться со своими чувствами и не стали наступать на горло собственной песне! — с пафосом закончил Синичкин.
— Да, — грустно сказала Надя, — я бы тогда ни на что не стала бы наступать.
— В таком случае, — сказал Синичкин высокопарно, — имею честь сообщить вам, что я не Куравлев и не артист, я дамский парикмахер, имя мое Владимир, фамилия моя Синичкин, — и он гордо протянул Наде свой паспорт.
Надя дрожащими руками взяла паспорт, заглянула в него. Затем посмотрела на Синичкина полными слез глазами, потом сказала:
— Да как же так можно?! — и швырнула паспорт прямо в лицо Синичкину.
Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, мог предположить, что она смутится, так как поймет, что ее коварные замыслы раскрыты, что она ошиблась в своих расчетах на артиста, что действия ее по завлечению популярного артиста провалились и стали теперь ненужными, но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом ее отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.
Обо всем этом он и рассказал Семенову, после чего улегся лицом к стене. Семенов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семенов, чтобы просто так сдаться.
— Смотри, — сказал он, — я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живешь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.
Таисия не заставила себя долго ждать. Она тут же без стука влетела в их номер с криком:
— Аферисты! Один аферист изображает, а другой — на, погляди, что мне твой друг на память подарил…
Она протянула Синичкину фотографию, на которой были запечатлены две личности — Семенов и его жена, которая габаритами и серьезностью лица ни капли не уступала мужу.
— На вечную дружбу, — процитировала Таисия надпись и, бросив фото в лицо Семенову, ушла, приговаривая: — Я свое в пионерлагере отдружила. Ишь ты, честный какой! А я значит уже и не человек. Если ты такой честный, зачем ходишь ко мне?