Над ними — спутник, в нём сидел Ермак
И, снявши шлем, искал в просветах редких
Дымки, становья, чумы, лагеря...
Короче, визуальную разведку
Осуществлял, и, видимо, не зря.
Включив радар над самым главным чумом,
Он ясно различил магнитофон.
Леонтьев измывался над Кучумом...
Луганский, наш! Ну, до чего ж силён!..
Но выступили бисеринки пота,
Когда он пролетал над Иртышом.
Как будто бы предчувствовал чего-то...
И стало на душе нехорошо.
К приборам наклонился он понуро.
Бог весть, какая доля завтра ждёт...
Спустился где-то возле Бай-Конура [1]
И стал готовить казаков в поход.
...к высшей мере — поцелую
я тебя приговорю.
И, бледнея от волненья,
озираясь, словно вор,
приведу я в исполненье
свой суровый приговор!
(Владимир Павлинов. Настоящее время)
За твою измену злую,
что меня лишила сил,
к высшей мере — поцелую —
я тебя приговорил.
Хоть и нету оправданья
вероломству твоему,
этим страшным наказаньем
смоешь ты свою вину.
Но при всём честном народе
в небо женский крик взлетел:
«Не целуй меня, Володя,
я согласна на расстрел!»
Есть тайный смысл
в корявости строки.
Споткнёшься взглядом —
и начнёшь сначала.
(Надежда Полякова. Приближение)
Есть тайный смысл
в неровности тропы,
возделанной богами
для Сизифа.
Он щедро
камень потом окропил.
А было в гладко — не было бы мифа.
И не случайно
поселился червь
в том яблоке,
что пало на Ньютона.
Прополз бы мимо он,
сей плод презрев —
и не было б
великого закона.
Короче, нету худа без добра.
Так ты, читатель,
ободрав колени
и лоб разбив о прихоти пера,
проникнешь в суть
корявых откровений.
Изящные изгибы кривизны...
Есть где споткнуться
и подняться снова.
И в каждой строчке —
пропасть новизны.
Сто раз начнёшь —
и не поймёшь ни слова.
Здесь,
Говорят, был храм Ахиллы
И восседал в нём Посейдон.
(Григорий Пятков. Вдали и рядом)
Слежу
За самой первой драмой.
Ещё в законе — «не убий!»
В ветвях над Евом и Адамой
Качается зелёный змий...
В любой
Гречанке вижу фею.
Душа свиданья с нею ждёт.
Вот Эвридик свою Орфею
Под звуки лиры в дом ведёт...
Мне
Эрудиции хватило
Синод не спутать и Сион,
Знать, где Ахилла, где Аттила,
Где Волго-Дон, где Посейдон.
Я видел,
Как Зевес сердито
На женщин выпадал дождём,
Как от Гермесы с Афродитом
Был чувственный Эрот рождён...
Ахиллу
Помню и поныне.
Её я, как родную, чту.
Она была на Украине,
Лечила хворую пяту.
К тебе прильнул ветвями клён,
Я знаю — он в тебя влюблён.
Но не пойми меня превратно:
Я не ревную. Мне приятно.
(Юрий Разумовский. Вереница)
Тебя сучком коснулся дуб.
Как не принёс он нам беду б!
Но я спокоен за тебя:
К нему привязана свинья.
Вокруг тебя обвился плющ.
Его поступок вопиющ!
В священном гневе трепеща,
Обрежу корень у хлыща.
Глазеют все, кому не лень.
Влюбился даже старый пень.
Не стану делать ничего.
Я просто сяду на него.
Я не искал хвалы и комплиментов
и рук не опускал, судьбу кляня,
когда в заздравных одах рецензенты
не вспоминали, грешного, меня.