— То-то у меня в прошлом годе электрический чайник после ремонта взорвался! — вспомнила Верка Стриженая.
— Он вовсе недавно стал с утюгами, — обиженно возразила Клаша. — До этого он был агентом.
— Шпиён?! — сделала круглые глаза Таисья.
— А да ну вас! — совсем обиделась Клаша.
Выведя Клашу на некоторое время из разговора, женщины вернулись к более интересной теме.
— Павла… Бригадирша, эй! Поиграла бы с ним… — подмигнула в сторону Афанасия Верка Стриженая.
— Это как поиграть-то? — будто не поняла Павла.
— Уж и не знаешь? — усмехнулась Таисья.
— А давай научу! — расщедрилась Сима-Серафима. — Одной к нему сторонкой повернись, другой к нему сторонкой повернись — ну-ка у тебя всего! На него смотри, а сама будто мимо… Враз взопреет мужик!
— Кошке-то игрушки, а мышке что? — засмеялась Павла.
— А ты серьезу не придавай, — сказала Верка. — Ты для веселья только, а там и от ворот поворот.
— Вот ежели бы меня растревожить… — замечтала Сима-Серафима и передернула плечами.
— Опять базар, бабы? — Павла хотела было пристрожить бригаду, да не получилось строгости, опять улыбка на губах, а внутри забытая радостная сила. — Что-то ноне работнички из нас хреновы? А ну, поворачивайся, а ну, живее, а ну, с музычкой!
И с призывом, будто к песне:
— Работа-ай!
Зашевелились бабоньки, и в них заиграло что-то, вялость будто сдунуло, все пошло быстрее, тела спружинились, и уже работа не в трудность, а в наслаждение. Руки не ощущают тяжести, играючи подваливают песок, весел перестук молотков, все ловко, споро, все вроде само собой, а внутри бьется радость, а работа все быстрей, быстрей, как в барабаны удары тяжелой кувалды, трамбующей уложенные камни. Мельканье рук, лиц, обтянутая ситцевыми платьишками грудь, радость тела, белозубые, веселые рты.
Афанасий снял кепчонку, вытер ею пот, будто сам уработался, водворил кепчонку на место. Неотрывно, сопереживая, соучаствуя, получая истинное удовольствие, следил за работой. Показали сорт бабоньки, ах, тудыть их в качель, вот это сорт! Так, милые, так, вот хорошо-то! Наддай, наддай, да ах боже мой! Ну, милые, ну! Вот так, распервейший сорт дело!
Пыль под глазами и у рта, еще ослепительнее зубы, работа — никакой осечки, ритмичный блеск лопат, у каждой свое мгновение, носилки только не заденут друг друга, молоток на волос от пальца, кувалда-баба рядом с босой ногой, инструмент послушен как руки, — это уже не работа, это взлет души.
Павла с наслаждением, как выдох:
— А-ах!.. — Сорвала с головы пропыленный платок. — Передых, бабы!
Звякнули брошенные лопаты и молотки. Бабы повалились в придорожную пыльную траву — лица и руки к солнцу.
— Клашка, воды! — умоляюще приказала Верка Стриженая.
— Ох, передохнуть бы… — протянула Клаша.
— Ничего, быстрей утрамбуешься! — крикнула бесчувственная Таисья.
Клаша недовольно поднялась, но Павла опередила ее:
— Я принесу.
И пошла к вагончику. Афанасий встал ей наперерез.
— Поговорить бы, — остановился на тропинке Афанасий.
— Ну, говори, — остановилась перед ним Павла.
— Хорошо работали, — улыбнулся Афанасий.
— Бывает и хорошо, — улыбнулась Павла.
Помолчали.
— Можно считать — поговорили? — усмехнулась Павла.
— Замуж за меня пошла бы? — серьезно поглядел в глаза Афанасий.
— Отчего не пойти? — легко ответила Павла.
— Дом у меня… хозяйство… — добросовестно стал отчитываться Афанасий.
— Велико ли? — спрятала ухмылочку Павла.
— Все, что положено, — обстоятельно ответил Афанасий. — Корова, телка… Свиней двое. Курей сколько-то… Десять, должно. Больше было — загинули. Лиса повадилась.
Клашка с ленцой прошла мимо:
— Я принесу воды-то…
Павла смотрела на Афанасия, улыбалась, всерьез не принимала, как-то просто быть такого не могло, чтобы всерьез. Поди, деревенские подослали после вчерашнего. Не выйдет шуточка-то. Посмотрим еще, кто смеяться будет.
— Продаешь, значит, хозяйство? — спросила Павла.
— Зачем продавать? — ответил Афанасий. — Так отдаю, коли возьмешь.
— Али в деревне баб недостача! — удивилась Павла.
— Баб-то с избытком, да такой нету. Наши помельче будут.
— Тебе лошадь, что ли, нужна?
— Так ведь сила и человеку не во вред.
— Верно, силы невпроворот. Пятаки гну.
— Эй, Павла! Чего долго? — орут шоссейные.
— Да тут сватают меня, да сват вроде как с придурью, боюсь, как бы и жених таким не оказался! — не стояла, поворачивалась перед Афанасием Павла.