Встретив его вопросительный взгляд, она сказала, морщась:
— Баб жалко…
Он улыбнулся снисходительно, не принимая ее слов всерьез, и с этой снисходительной улыбкой оглядел столики. Лика увидела, что большинство женщин отвечали на его взгляд как могли приятнее и только у некоторых неумело-неприступно деревенело лицо. Лика подумала, что все они, вернувшись из ресторана, не раз будут рассказывать, что сидел рядом один, страшно интересный, и так смотрел, так смотрел, что просто ужас. И Лика поняла, что Садчикову давно надоело это запрограммированное внимание, что понимать и жалеть женщин так, как понимает и жалеет она, он не может, потому что у него иная точка отсчета.
— Да, конечно, — проговорила она. — Вы другие.
— Потому что тебе их жалко, а мне нет?
— Потому что ты меряешь их своей постелью.
— Позволь, позволь! — воскликнул он. — А они?
— И они, — согласилась она. — Но с небольшой разницей. То, что почти для всех вас конец, то почти для всех нас — начало.
— Такова природа, — пошловато сказал он. Быть серьезным на эту тему ему не хотелось.
— Оставь! — воскликнула она. — Природа кончилась на изобретении дубинки.
Он как-то вдруг стушевался, будто испугался ее, и она это сразу ощутила.
— Вот видишь, — сказала она, — даже ты боишься.
— Позволь, позволь! — закричал он. — Чего боюсь?
— Откуда я знаю, чего вы все боитесь! — воскликнула она. — Вам нравится оставаться животными, но мы хотим другого! Мы! Другого!
— Ты просто сумасшедшая! — сказал он, схватив ее руки, которыми она тихо колотила по столу. — Ты сумасшедшая, — повторил он убежденно и с большим интересом. — Ты хочешь сказать, что мы отстали от вас?
— А ты посмотри! Ты посмотри на себя! — показала она в сторону столиков. — Это у тебя сальная рожа, это ты щиплешь за ляжку! Ты! Все они — это ты!..
Он торопливо отпустил ее руки. И тут же усмехнулся, делая вид, что ее слова нисколько его не задевают. А она, пригнув голову к салатам из сельди и зеленого горошка, упираясь в него бешеным взглядом, шипела разъяренной кошкой:
— Вы не отстали, вы деградируете! Вам до сих пор нравится убивать, вы губите землю радиацией и заводскими стоками, вы травите наших детей алкоголем, приготовленным из автомобильных шин! Это вы сумасшедшие! Вы боитесь чувств, боитесь мыслей, боитесь начальства, боитесь самих себя! Вы перестали быть мужчинами!.. Пусти меня! Пусти, я не хочу быть там, где нет мужчин!
Она и в самом деле вскочила и стремительно пошла к выходу. Ей уступали дорогу и смотрели вслед. Женщины смотрели с превосходством: у нас-то ведь все хорошо, не правда ли, милый?
Муж ждал ее на автобусной остановке.
— Испортился телевизор? — спросила она.
— Где ты была? — воскликнул муж. — Так долго? Я считал, что ты у Никитиных, но Ия Константиновна…
— Я была в ресторане, — нетерпеливо сказала она.
— Где? — изумился он. Нахмурился торопливо: — С кем?
Она усмехнулась его натужной ревности. Нисколько его не интересовало, где и с кем, но он соблюдал приличия.
— Я была с Садчиковым. Он очень нравится женщинам. А как его находишь ты?
Муж был недоволен. Но не тем недоволен, что она была с кем-то, а тем, что она не захотела скрыть, с кем была, и этим вынуждала его и дальше разыгрывать ревность. Он что-то невыразительно выговаривал ей, но она шла на полшага впереди и не слушала. Когда они вошли в подъезд, муж остановился у почтового ящика, чтобы достать вечернюю газету.
В гостиной работал телевизор. Толстое лицо на экране тянуло про любовь липким тенором. Лику передернуло от отвращения. Пожалуй, с меня хватит, сказала она и вытащила из-под телевизора одну из четырех рахитичных ножек. Телевизор стоял на трех и пел. Лика злорадно толкнула его на охромевшую сторону, он грохнулся на пол и осип. Он был со Знаком качества и пытался работать в лежачем положении. Лика запустила в экран тихоокеанской раковиной. В телевизоре нехотя что-то взорвалось.
Но террористическая акция потребовала слишком долгих усилий и облегчения не принесла.