— А Мария? — спросила Лика.
— А Мария приехала года через три… С дочкой.
— Она сейчас не на станции работает?
— На станции. Видела ее? Теперь уж дочь замуж вышла, внук родился… Вот так, моя хорошая, — заключила Полина и поднялась.
Когда они вошли в дом, Полина улыбнулась:
— Я чай поставлю, будем чай пить.
— Липовый? — спросила Лика.
— Липовый, — сказала Полина.
Утром Лика проснулась от того, что над ней стояла Полина, толкала в плечо и говорила:
— Пей!
И протягивала деревянный ковш литра на полтора.
Лика покорно взяла ковш, он оказался тяжелым, на голую ногу плеснулось молоко.
— Куда мне столько! — испуганно воскликнула Лика.
Полина нетерпеливо подтолкнула ее. Пришлось подчиниться и пить.
Молоко было мягко-теплым, с нежной кружевной пеной по верху, с вкусом удивительным, не городским, густым, переменчивым, то мягко-сладкое, то с легкой маслянистостью, то с летучим запахом миндаля, и даже теплота у него была особая, какой при подогреве не бывает, и пить его можно было неожиданно много, уж половину-то деревянного ковша Лика осилила без всякого труда. И пила бы еще, да застеснялась, что пьет не по городским меркам, неприлично много, и вернула ковш Полине.
— Чего мало-то? — с неудовольствием сказала Полина.
Лика махнула рукой на городские мерки, выпила до конца и сидела на постели, боясь шевельнуться и вздохнуть поглубже.
— И не поднимусь теперь!
— А и не почувствуешь! — весело отозвалась Полина и, блеснув крепкими зубами, шлепнула Лику ручищей по гладкой спине. Лика засмеялась в ответ, соскочила с кровати, подбежала к распахнутому окну, увидела, как хорош день, и обрадовалась тому, что он хорош.
Все утро они колготились по дому, перечистили посуду, вымыли полы, разложили сушить подушки и перины, развесили разные зимние одежки, потом взялись стирать, а перестирав, навесили белье на коромысла и отправились на пруд полоскать.
— Это тот самый пруд? — спросила Лика. — Карьер?
— Тот самый, — кивнула Полина.
— Послушай… Могла же она и не уехать?
— Кто? — не глядя спросила Полина.
— Мария, — сказала Лика. Мысль эта еще вчера возникла у нее, но вчера она не стала спрашивать, а сейчас, приближаясь к карьеру, вровень с землей заполненному водой, соприкоснувшись с местом действия старой истории, она вроде как получила право на этот вопрос. — Могла же она остаться и взять… что ей давали временно, взять навсегда, могла ведь?
— Нет, — не очень охотно ответила Полина.
— Почему? — настаивала Лика.
Полина смотрела с досадой, ей казалось, что вопроса тут нет и объяснять нечего. Но Лика повторила:
— Почему?
— Да потому, что она все равно что из мертвых воскресла, она все равно что заново родилась… А поначалу в человеке зла нет.
— Но все-таки? — заупрямилась Лика. — Не уехала бы и Петю твоего не отпустила бы — тогда ты как? Согласилась бы на такое?
Полина ступила на шаткий мостик, отвечать не торопилась.
— Согласилась, не согласилась… — сердито повторила она, вываливая на доски белье. — Уж стекла-то бить не пошла бы!
— Но ведь жалела бы, что так сделала?
— А не жалела бы! — воскликнула с сердцем Полина. — Будто все за ради выгоды только… Не жалела бы!
И с маху опустила в холодную воду Петину рубаху.
Они полоскали белье молча, недовольные друг другом и собой.
Когда возвращались домой, со стороны леса показался воз с сеном.
— Петя, что ли? — кивнула на дорогу Лика.
— Он, — не останавливаясь, отозвалась Полина.
Полина стала натягивать веревки поперек двора. Лика удивилась:
— А Петя? Как он проедет?
— Ничего, проедет!
Они развесили белье. Воз уже подъезжал к воротам, но Полина почему-то ушла в дом. Лика побежала к калитке и смотрела, ничего не понимая. Воз проехал дальше и заворачивал в чей-то чужой двор.
— Вдовы Гаври двор, — сказала Полина из окна.
Будто это объясняло все.
Гавря — тот человек, который занял дальний Петин покос и утонул. Вчера сено с того покоса сложили отдельно, в веселый стог с шалашом это сено не пошло.