— Любовника нет. Она просто так сбесилась.
— И обязательно менять?
— Обязательно. А то она прикончит кого-нибудь. Деньги мы тебе отдадим позже.
— На черта мне деньги! Что я буду делать один?..
— Заведешь интрижку…
— Все вы стервы, — сказал он зло и бессильно. — С жиру беситесь. Для вас ничего святого!
— А для тебя что святое?
— Для меня все святое!
— Вот проститутка, — сказала Ийка.
Он сжал кулаки и попер на нее.
— Укушу! — взвизгнула Ийка. Оскалила зубы и зашипела по-кошачьи. Классный номер, еще со школы.
— Дуры! — крикнул он. — Твари!
Сел на трюмо и заплакал.
Больше на личные контакты Ийка не отваживалась и даже при телефонных звонках стала бледнеть без всякой хатха-йоги. Лика, видя это, усмехалась злорадно и с удовольствием протягивала ей трубку. Муж говорил о человеческом достоинстве и моральном долге жены.
И третье было.
Садчиков не спешил общаться с Ли кой ни на дружеских началах, ни на каких других. Он вообще умудрялся не встречаться с ней. Вышел, только что был, вернется через пять минут. Лика перестала его искать. А когда нечаянно вспоминались эти «пять минут», опускала голову, чтобы никто не видел ее лица. Ей было стыдно.
Ах, да не нужен ей никто! Устала она от всей этой суеты, неопределенности и бесплодных мечтаний о своем будущем. Все это копейки не стоит, ни суета, ни мечтания. Скорей бы выходной, чтобы убежать от всего…
Убежать она хотела в Малушино. Полагала, что может убежать. Во всяком случае, рыжий Петя и Полина — люди, которые при теперешнем комплексе ощущений наименее для нее нежелательны.
Но одно то, что она уже думала о Полине и Пете не безусловно, а с оговорками, не предвещало и здесь ничего хорошего.
Собственно говоря, не так уж и мудра малушинская жизнь, как показалось вначале, и не так уж безгрешны и сильны духом ее новые знакомые. Просто у них иной уровень отношений, связанный с предметными категориями природы, собственного дома, огорода, домашней скотины, и эти отношения показались ей более полными и ясными, как бы первичными и потому предпочтительными. Но разве, лишенные этой предметности, оторванные от начальных категорий человеческого существования — земли, хлеба, дающего видимый результат труда, — разве отношения людей в ее городе, оторвавшись, как от детской соски, от начальных категорий бытия, перестали быть теми же любовью или ненавистью, равнодушием, преданностью или предательством?
Она уже догадывалась подспудно, что ее побег в солнечную тишину лесов был бегом от себя, бегом на месте, коротким самообманом, наивным желанием решить сложнейшую проблему примитивным способом. Но признаваться в этом не хотелось, не хотелось даже думать об этом. Может быть, потому не хотелось, что она подозревала, что на истинный поиск у нее недостанет сил, ибо этот поиск требует не удобств внешнего и внутреннего существования, к которым она невольно стремилась, а отречения от них, а это ее почему-то не очень привлекало. И потому она, обнаружив недавно, что благополучный городской комфорт грозит довести ее до нервного расстройства, легко сбежала от него на природу, тоже в общем-то для Лики благополучную и в известном смысле комфортабельную. Столь же легко она отстранила от себя мужа, нимало не страдая комплексом вины или нерешительности по отношению к нему, он выпал из системы ее ощущений, как ненужная вещь. И сделав эти два, казалось бы, достаточно смелых шага, она уже жаждала немедленного вознаграждения хотя бы в виде приятного спокойствия, если уж нельзя в виде полного счастья.
Правда, раза два или три с ней это происходило — что-то похожее на счастье. Было зыбко, тревожно, любопытно, внутри замирало в предощущении чего-то неведомого, уже терялась привычная почва под ногами, еще немного — и она оторвется и полетит и тогда все привычное потеряет для нее цену, и этот момент полета (или падения) ужасающе приближался, оставалось только разжать руки и не сопротивляться, уже брезжили какие-то тайны, но она каждый раз зажмуривалась, чтобы не увидеть их, она напрягалась, сопротивляясь, боясь, что не хватит сил для возвращения, но возвращалась просто, ощущение полета разом прекращалось, она стояла на земле. И только по телу разливалась то ли усталость, то ли сожаление по чему-то утерянному. Нет, эти беспокойные ощущения не могут быть счастьем. И хотя плоскости мира и ее индивидуального существования на какое-то время перестали совмещаться, она не желала углубления разрыва.
И заранее подозревая всякие малушинские приятности в предательстве и опасаясь, что и они могут показаться ей ненужными и раздражающими, она сделала вид, что лишена, раз муж потребовал деньги назад, возможности ими пользоваться. Теперь сруб, стоящий на солнечной лесной поляне, и все остальное придется продать. Как ни жаль, но придется.