В мешке были камни.
Старик вздохнул. Афанасий Богданович тоже вздохнул и молча стал потеснять выставленные в витринах экспонаты, а старик так же молча стал раскладывать камни только ему ведомым порядком. Беспалов взглянул, да и засмотрелся на его руки.
Руки забирались в мешок, вытаскивали камень на свет, легонько, осторожно, нежно поворачивали его, и камень в этих руках теплел и загорался, расцветал скрытой красотой и успокоенно ложился в витрину, будто был доволен теперь, что добрался до глаз человеческих. Старик аккуратненько прилаживал около двоякую надпись: как зовут камень в народе и как в науке. Беспалов враз поверил этим рукам, принес деревянные брусочки, стал налаживать новую витрину.
Так они и работали день за днем молча и без слов почему-то отлично понимая друг друга.
Отыскались в городке и потянулись к музею и другие странные люди. Как-то вечером под сильной рукой широко распахнулась кованая дверь церкви. Вошла женщина в рыжем пальто и зеленом берете. Долго рассматривала Беспалова, после чего прокуренным голосом сказала:
— Ага!
Сбегала на улицу, вернулась с бумажными рулонами, ящичками и кистями. Объявила:
— Я вам флору сделаю. И фауну.
Принялась раскладывать принесенное по полу, но вдруг остановилась, протянула Афанасию Богдановичу руку:
— Магдалина.
Подумала и добавила:
— Аверьева.
И опять ушла в бумаги и ящики.
Беспалов постоял над ней и признался:
— Художник нам — во как нужен! — провел рукой по горлу. И тут же застеснялся, покраснел одним ухом: — Только… Платить нечем.
— Конечно, нечем, — охотно согласилась Магдалина.
Афанасию Богдановичу показалось, что вопрос остался невыясненным. Он решил объяснить подробнее:
— Мы, как бы это сказать, без бюджета. В охотку. В инстанциях не утверждены пока.
В ответ послышалось:
И ловко лязгали ножницы, делая из бумаги и и тряпок какую-то немыслимую требуху. Беспалов смотрел на все это с большим сомнением, особенно бабушкин козлик почему-то не понравился ему, вроде как в насмешку про козлика гудели. Однако, справедливо полагая, что ничего в чужом деле не смыслит, он молчал.
Через несколько дней Магдалина пришла с раскладушкой. Объявила:
— В церкви и дрыхнуть буду.
— Чего ж без одеяла? — спросил Беспалов.
— Одеяло? А, да, я из него небо сделала.
— Неприятно в церкви-то, ночью-то, — сказал Беспалов, думая, как будет выглядеть небо из одеяла.
— Ерунда собачья, я до этого в уборной жила, — ответила Магдалина.
— Где? — не поверил Беспалов.
— В школе самодеятельность оформляла, нужно же место.
— У тебя что — квартиры нету?
— Была комната.
— А теперь?
— Одна дура двойню принесла — ей отдала.
Вообще-то песня про козлика Беспалову когда-то и самому нравилась.
Вечером он потихоньку спер у своей старухи две чистые простыни и явился в церковь.
— Ты рисуй на простынях, а одеялом укрывайся, — приказал он Магдалине.
Через месяц темный угол у входа преобразился. Не то чтобы совсем уж стал настоящим лесом, однако, взглянув на него, Беспалов решил проснуться завтра пораньше и пойти за маслятами, и с большой досадой вспомнил, что в церковную дверь бьет осенний дождь и маслят давно уже нет. От этого почему-то хотелось рассердиться на Магдалину, будто она обманула его, и, чтобы не сердиться, Беспалов ушел в свой кабинет за дощатой загородкой.
Магдалина возилась с разноцветными лампочками, прятала их под каждый куст, пробовала, меняла, сердито бормотала про козлика и, наконец, вылезла вся в хвое и красках, постукала себя кулаком по пояснице и позвала Беспалова.
Беспалов вышел и глазам не поверил. Будто окно прорубили в нетронутую тайгу: разлапистая ель на склоне, нежная лиственница, конус муравейника, кустик земляники с красной ягодой, рано пожелтевший лист, и семья вожделенных маслят, и материнская щедрость спеющей рябины, распадок, в котором чудится ручей, и начинающееся за ним синегорье, писанное на славных простынях. Афанасий Богданович узнал даже время дня — это был вечер, ранний вечер, когда солнце начинает золотить воздух, когда скоро падет роса, когда печально кричат вороны.
У Афанасия Богдановича затеснилось под сердцем.
— Вот беда-то, — забормотал он как-то суетливо, — вот беда-то… Я-то, дурак, поначалу думал, что ты так, без души… Вот беда-то! Слышь, Магдалинушка, нам тут выделили немного, я тебе выплачу малость…