Надо сказать, что такое отношение к нему вызвано было не одним страхом: оно, в какой-то степени, основывалось и на уважении к нему.
Тит Минаев подавал большие надежды. Об этом в один голос говорили все учителя. Особенно восхищался его успехами директор наш Александр Михайлович Серебровский.
Как это часто случается с детьми, страдающими тяжелыми недугами, отсутствие подвижности у Тита Минаева восполнялось быстрым умственным развитием. В шестнадцать лет Тит Титыч (его рано стали величать по имени и отчеству) поражал всех глубиной своих знаний, кругозором и начитанностью. Своей эрудицией он забивал порой учителей; и многие преподаватели побаивались лишний раз вызывать его к доске, а выводили четвертные отметки без спроса, по контрольным работам, которые он всегда писал блистательно. Бывают скромные эрудиты; они не выставляют напоказ своих знаний, а держат их до случая про себя. Тит Титыч не принадлежал к таковым. Он любил подшутить над учителем, съехидничать, задав трудный вопрос. У него не по годам было развито чувство сарказма, оттого преподаватели несколько недолюбливали Минаева.
Из всех учителей, пожалуй, лишь один Серебровский пользовался у Тита Титыча незыблемым авторитетом. Любовь их была взаимной. При всяком удобном случае Александр Михайлович выпускал своего любимчика, чтобы тот показал «этим шкетам», как надо решать задачки. Случится, несколько учеников подряд не могут у доски решить какую-нибудь каверзную задачку или доказать теорему. Измучившись с «неучами», Серебровский вызывает Минаева. Прихрамывая, Тит Титыч не спеша выйдет к доске, одернет сзади рубаху, пошмыгает своим утиным носом, продлевая удовольствие, и примется наконец за задачку. Он четко повторит условие, объяснит, какие вопросы следует поставить, и, резко постукивая мелком по доске, тут же начнет решать. Написав ответ или доказав теорему, он непременно приведет еще несколько вариантов решения этой задачки или доказательств теоремы, чем вызовет тайную зависть ребят и неподдельную, детскую радость Серебровского. Пожалуй, только вот в такие радостные минуты мы и видели, что во рту у нашего директора один-единственный зуб…
Ни разу в такие ответственные моменты с Титом Ти-тычем не случалось конфуза: ни запинки в объяснениях, ни описки в ответе! Еще бы! Ведь Минаев перерешал все До единой задачки из гимназических учебников директора. Притом что интересно: решая задачки, он не потел, как наш Федька, он решал их с завидной легкостью, зачастую без карандаша и бумаги, в уме.
Вот приведет его Серебровский к себе. Александр Михайлович сам накроет стол к чаю. Для Федора чаепитие— мука-мученическая. Он ждет не дождется, когда наконец директор достанет задачники. А Тит Титыч нисколько не стесняется. Он сам добавляет себе сахару в стакан, чтобы было послаще; шумно чавкая, грызет сухари. Он пьет стакан за стаканом. На широком лбу его выступит пот, а он все подливает. Напившись чаю, Минаев перевернет чашку кверху донышком и, вытирая пот рукавом рубахи, скажет:
— Ну и надукался!
Серебровский садится рядом со своим учеником, открывает задачник и долго перелистывает его, отыскивая задачку потруднее, позаковыристее. Наконец он отыскал такую. Отметив ее, Александр Михайлович пододвинет Титу Титычу бумаги лист, карандаш, на всякий случай предупредит, что задачка трудная, с секретом. Титок пошевелит губами, читая условие, сдвинет брови, глазами поводит туда-сюда и вдруг:
— Ха! Хитер этот купчишка! С каждого куска материи хотел содрать по три рубля чистой прибыли!
Серебровский ушам своим не верит: как это, без карандаша и бумаги — и сразу же и ответ! Он отыскивает еще более трудную задачку. И снова Тит Титыч, прочтя условие, недолго хмурит лоб. Он почти тут же возвращает учебник обратно директору и, уперев руки в колени, говорит:
— Вранье все! Не могло быть такого, чтобы земство за один лишь год открыло в губернии двадцать школ. Ведь не случайно Ленин назвал земства «пятым колесом в телеге русского государственного управления»…
И пошел, и пошел!
Тут же тебе целая лекция о «Записке» Витте, о споре между Витте и Горемыкиным, о краснобайстве земских либералов…
Как же было не гордиться Серебровскому таким учеником! Любовь Александра Михайловича к Минаеву особенно усилилась после того, как Федор наш, окончив школу, поступил в техникум. А Серебровский хотел, чтобы Федор окончил десятилетку.
Я очень хорошо помню, как шли у нас в семье толки по поводу желания Серебровского. Десятилетка была одна на всю округу, в районном центре. Поместить туда Федора, значит, надо платить за проживание в интернате, давать ему денег на еду. Тяни три года лямку, а все из-за чего? Окончит десятилетку, а там — институт. Там лямка потрудней.
Матери хотелось как можно скорее довести Федора до дела, чтобы других ребят успеть выучить. И Федьку, вопреки воле директора, определили в техникум. С поступлением Федьки в техникум Серебровский окончательно охладел к нему. И уже всю свою любовь Александр Михайлович обратил на Тита Титыча.
Семья у Минаевых, как я уже сказал, большая. Матери не под силу было определить Титка в интернат. Серебровский понимал это. Он взял Тита Титыча под свою опеку. Директор самолично отвез его в интернат и наказал знакомым учителям, чтобы они доглядывали за его любимцем. Из каждой получки Серебровский отправлял в район перевод — очередной взнос за содержание Тита Титыча в интернате.
Дочка директора Лариса зимой в стоптанных валенках бегала, а он, бывая по делам в районе, всякий раз покупал что-либо своему подопечному: то рубаху, то ботинки, то шапку-ушанку.
Купит подарок и отнесет его Минаеву, в интернат.
Поначалу в Липягах было много толков и кривотолков из-за этих подарков. В любом селе есть люди, которые во всем видят корысть. И у нас, в Липягах, нашлись. «Эт-та директор наш жениха своей дочке облюбовал. Тита Титыча небось в зятья себе готовит — оттого так ублажает его…» — скажет какая баба у колодца. Но тут же соседка оборвет ее: «Брось, мол, Полюшка, нести напраслину! Али директор и тебе не помогал? Небось как лошадка нужна — так к нему. Как в избе протопить нечем — так опять к нему…»
И вправду: надо быть неблагодарным человеком, чтобы обвинять Серебровского в какой-либо корысти. Потому как не было в Липягах человека более бескорыстного, чем бывший наш директор. Сколько он добра сделал людям; сколько он денег им передавал — никто тому счета не вел. Случись, бывало, у кого несчастье — корова ли пала, дом ли сгорел — вот, глядь, к нему директор стучится. Зайдет, про ребят, если есть, поговорит, а потом, уходя, положит на стол конверт.
— Вот, Татьяна, возьми. Там триста рублей. Может, еще кто подсобит. Купишь ребятам коровенку. Дал бы больше, да нет теперь…
И деньгами, и торфом — все, что мог, отдавал людям Серебровский. Керосина нет в лавке — в школу бегут: «Александр Михайлович, одолжи взаймы!» Лошадь нужна, заболел ли кто, огород ли вспахать, — и за лошадью к нему.
Директор был хозяйственный человек. При школе он лошадь содержал. Торф из Городка привезти, уборные почистить, вспахать пришкольный огород, — в любом деле без лошади как без рук. Ефан, наш сосед, что за листом в Погорелый раньше нас всегда успевал, — этот самый Ефан служил при школе конюхом. Тихий мужик, исполнительный. Душа в душу были они с директором. После войны оно ведь как было: у кого ребята подсобляли, те огороды лопатами копали, а если-бабенка одна — разве ей лопатой с огородом управиться? В колхозе лошадей мало; да и те, что есть, — едва ноги таскают. Поди, попроси лошадь у нашего отца — Василия Андреевича. «А на чем артельную землю пахать? — скажет он. — Трактора — вон они: у Подвысокого, в репейнике валяются. Лошадей кормить нечем. Хоть обчественную землю успеть вспахать, а вы — огород?!»
У Серебровского тоже была «обчественная» земля: пришкольный участок. Всю войну с этого огорода ребята раз в день получали горячую пищу: кулеш, суп картофельный, пюре. Директор поддерживал детей чем мог. И вот что интересно: Серебровский и со школьным огородом управлялся, и бабам-солдаткам успевал помочь. Составит он Ефану списочек, у кого из бабенок детей малых много или обессилел кто, и накажет, чтобы Ефан вспахал им огороды. И конюх в точности все исполнял.