— Вам, гражданин, надо танцевать либо от метро «Аэропортовская», либо от Савеловского вокзала. Солярный переулок в том районе находится.
Решил я «танцевать» от метро «Аэропорт». Вышел из метро, вижу: кругом новые дома. Высоченные, с большими светлыми окнами. Я, конечно, к этим домам. Думаю: вот в этом, наверное, Ванятка живет. И иду к самому высокому. Подхожу — совсем иная улица. Что за чертовщина! Спрашиваю у какой-то старушки про Солярный переулок, а она мне:
— Солярный?! Всю жизнь тут прожила, а такого не слыхала. Может, вам Мазутный надо?
Я был в полной растерянности. Куда податься? К счастью, проходил мимо какой-то гражданин, по виду шофер, в запятнанном комбинезоне. Услыхал, видимо, что я спрашиваю, остановился и говорит:
— Идите этой улицей. Потом свернете налево. Увидите бензозаправочную колонку… Там и есть Солярный переулок.
Пошел я. Свернул с улицы в проулок — и ноги останавливаются, не идут. Да Москва ли это? Улочка узенькая, дома — черные, деревянные; один дом — углом, чуть ли не на тротуаре стоит, другой и вовсе скособочился, упасть готов. В Скопине на Шахтерском проспекте, пожалуй, почище. Остановился и думаю: «Не может быть, чтобы Иван Семенович Прокудин — самый ученый, самый знаменитый из всех липяговцев — жил в таком районе! Ошибка. Непременно ошибка!»
Только так подумал — ан вижу: машина у бензоколонки заправляется. Прошел два шага, глянул: на доме вывеска — «Солярный пер.» И номер дома сходится. Прошел раз мимо дома этого, другой — не решаюсь постучаться. А ну-ка и в самом деле Ванятка живет в Мазутном переулке?
Дом низенький, деревянный и по виду на паука чем-то похож: во все стороны у него пристройки, как щупальца. Там крылечек, там — терраска…
Ходил-ходил, наконец осмелел; постучал в дверь. Вышла пожилая женщина в фартуке; рукава кофты засучены: видать, стирала.
— Извините, — говорю. — Вы не знаете, где квартира доцента Прокудина?
— А вон! — указала женщина. — Постучите вон в ту дверь.
Не помню: я, кажется, не сказал даже ей «спасибо», настолько был обрадован, что нашел Ванятку.
Постучал я в ту дверь, на которую она указала мне; жду.
Вот загремел кто-то дверной цепочкой.
Щелкнул отпираемый замок, и… Я так и обомлел!
Передо мной стоял сам Ванятка. На нем была полосатая пижама (одна полоса — синяя, другая — коричневая); на ногах — стоптанные тапочки. Я сразу узнал его, хотя мы давно не виделись с ним. Постарел, конечно, но тот же Лукерьин нос «казанком», лоб с глубокой продольной морщиной, широкие скулы…
Я-то узнал его, а он-то меня не признает никак. Смотрит на меня не то испуганно, не то рассеянно, словно я из домоуправления, отключать чего пришел.
Вижу, что вспоминает он что-то. Решил помочь ему.
— Ванят, — говорю. — А Ванят… Дай деньжонок взаймы до стипешки!
Он как бросится обнимать меня:
— Андрей!
Узнал, значит.
Узнал, сразу стал веселый такой. Морщинка на лбу разгладилась. Кричит: «Тоня, гляди, кто заявился!» Когда мы вошли в переднюю, он сам с меня пальто снял, на вешалку повесил. Тут и Тоня, жена, появилась. Русоволосая, в халатике, и тоже, под стать Ванятке, — широкоскулая, плечистая. Я и раньше ее немного знал. Она со станции нашей; отец ее машинистом работал, теперь на пенсии.
— Проходите, проходите! — пригласила хозяйка.
Прошел я в комнаты, огляделся. Снаружи неказисто, думаю, а внутри — ничего. Потолки, правда, низковаты, но зато все под масло: и полы, и стены. Мебель новая, заграничная; тюлевые занавески на окнах, телевизор — все, как положено.
Тоня пошепталась с Ваняткой и, набросив пальто, убежала куда-то. Ванятка засуетился, стал накрывать на стол.
— Хорошо, что ты зашел, — говорил он, расставляя на столе тарелки и столовые приборы. — Мы только что с работы. Сейчас вместе пообедаем, поговорим… Как там наши Липяги?
— Ничего, — говорю. — Стоят на месте.
— Стоят? Не уплыли еще в Дон?
— Не уплыли.
— Ты чего приехал: по школьным делам или так? Обнову жене купить?..
— Тут работу одну мою собираются печатать. Вот вызвали.
— Так! Значит, решил заделаться писателем?
— Ну что ты!
— Я не осуждаю, — поспешил успокоить меня Ванятка. — Печатают, значит, хорошо! Я, брат, сам тоже печатаюсь! Пишу все — и статьи, и рефераты. Платят прилично. Печататься чем хорошо: это всегда дополнительные деньги. Я так считаю, что нельзя упускать никакой возможности, чтобы подработать. В наш век на зарплату не проживешь. Я всю жизнь дополнительный приработок имел. В техникуме — ты знаешь. Аспирантом был — по два часа всего в день над диссертацией сидел, а остальное— налево! В своем институте практические занятия вел, в вечернем техникуме сопромат читал… Да и теперь. Казалось бы, чего еще надо? Кандидат, доцент, кафедрой заведую. Оклад — не жалуюсь — приличный: наверное, раза в три больше твоего, шкрабовского. Тоня тоже более сотни получает. Но и теперь я ни от какого приработка не отказываюсь. По совместительству еще в двух смежных вузах дипломантов веду, консультирую в институте стандартного домостроения, читаю публичные лекции… А как же по-иному! Ты думаешь, что эти хоромы на одну зарплату воздвигнуты?
— А разве у тебя своя, а не казенная квартира-то? — удивился я.
— Своя! — с гордостью в голосе отозвался Ванятка. — Все это своим трудом нажито. Приходят знакомые, — дивятся: «Как у вас уютно», «Как у вас чисто»… А если б ты знал, сколько трудов и хлопот мне стоило это!.. Женился я на Тоне, когда еще аспирантом был. А она — на последнем курсе финансового… В общежитии оба жили. А тут — семья. Пришлось искать комнату. Сняли за городом, в Быково. Через год дети пошли. Каждый день за город таскаться обременительно. В институте жилья не обещали. Это теперь жилье раздают направо и налево. А раньше, знаешь, оно как было… Начал я искать: не продаст ли кто комнату в Москве? Случайно через знакомых узнал адрес одной старушки. Фактически она одну кухню продавала. Два на два метра. Ей деньги нужны были позарез. А мне что? Мне зацепка нужна! Начал с четырех квадратных метров, а теперь у меня полных пятьдесят. Теперь мне в Черемушках трехкомнатную квартиру дают — да я не еду туда. Мой дом не хуже блочного. Мне и тут неплохо: все удобства, гараж под боком…
Тут пришла Тоня с вином и закусками, и мы стали обедать. За обедом шел общий разговор: о жизни в селе, о липяговских новостях, о наших школьных друзьях-товарищах. Но после обеда подвыпивший Ванятка разошелся вовсю. Он все хотел, чтобы я оценил его строительный талант. Он провел меня по всему дому, и в каждой комнате чуть ли не по целому часу давал объяснения: в каком году совершена пристройка, с какими трудностями столкнуться пришлось.
Начали мы с кухни. На кухне и в самом деле было чему удивляться. В котле с помощью газа нагревалась вода. Теплая вода шла и в батареи отопления и в ванну. Если надо, поверни рычажок — и теплая вода польется в раковину, где моется посуда.
В кабинете, среди чертежей и книг, мы провели остаток вечера. Я сидел в кресле напротив Ванятки и, слушая его рассказы о том, как он доставал лес, с каким трудом выбивал постановления райисполкома об изменении фасада домостроения, думал совсем не об уюте. Я думал о том, какую силищу вложил сюда, в свой дом, Ванятка! Наверное, энергии, потраченной им, хватило бы с избытком на то, чтобы поставить запруду на любой, самой великой сибирской реке.
— Я приехал в Москву с одним чемоданчиком, — говорил Ванятка патетически. — А теперь у меня свой дом. Семья. Обстановка. Машина. Была «Победа», а на днях новую «Волгу» получаю…
— Да хватит тебе! — перебила его заглянувшая к нам Тоня. — Как выпьет чуть, так хвастать. Поздно уже. Андрею небось в гостиницу пора.
— Да-да! — сказал я, поднимаясь из кресла.
Ванятка стал собираться, чтобы проводить меня. Пока он переодевался, надевая костюм поверх пижамы, я рассказывал ему о матери, о Лукерье. Что стара она стала; что просила писать чаще; что карточку на память просила меня привезти.