— Ай-ай! — Авданя покачал головой.
— Да-а, — продолжал Ванятка. — Хорошо б одна упала, другая. А то ведь десятками стали сыпаться. Районы оживленные. Народу на тротуарах много. Надо принимать меры предосторожности. Что делать? Собрали нас, ученых. Ставят перед нами этот вопрос. Вроде даже конкурса такого: кто предложит самый экономичный, самый оригинальный выход? И вот мое предложение было признано самым лучшим…
Все затаили дыхание, ожидая, что сейчас будет открыта тайна того самого изобретения, которое прославило нашего липяговского Ванятку на весь мир.
— Так вот, — продолжал Ванятка. — Мое предложение было самое простое. Я предложил построить вокруг таких домов, особенно над входными дверьми и вдоль фасадов, выходящих на тротуары, — специальные навесы для улавливания падающих плиток. Если вы будете в Москве, на проспекте Мира или на Кутузовском… Приглядитесь. Вы увидите сетки. Это все мое предложение.
Ванятка, видимо, думал, что мы тут, в Липягах, как в старину дед его, щи деревянной ложкой хлебаем! А у нас небось подогадливее его, кандидата, мужики есть. Хоть тот же Алеха Голован, который целое сооружение собрал из десяти тысяч палочек — без клея и единого гвоздя!
Вот этот Алеха теперь хмыкнул и говорит:
— Ну и ну! — помолчал и добавил — А нельзя ли, дорогой мой шуряк, науку на то направить, чтоб плитки такие сделать, которые не сыпались бы? Али уж для этого хитрость нужна большая?
Ванятка не сразу нашелся, что ответить на эти слова Алехи, секретаря нашего. Ученый задумался, поднял кверху руку с зажатой в ней вилкой и сказал коротко;
— ГОСТ!
Но потом, видно, догадавшись, что никто не понял, что значит это слово, пояснил:
— Общесоюзный стандарт. Утвержден там, наверху. Может, самим культом. Изменить ГОСТ не так-то легко.
И стало мне тоскливо и душно в старенькой Лукерьиной избе.
Ванятка начал рассказывать о том, как он вместе с группой товарищей ученых долго работал над созданием типовых квартир. Он говорил о том, какой экономический эффект дает малогабаритная, низкая квартира, о преимуществах ванны с одним краном и т. д.
Я слушал рассеянно.
И душно, и накурено в избе, а главное — не по себе мне стало.
Я сказал, что поздно, что дома дела есть. Распрощался со всеми — и вышел.
Был уже поздний вечер.
Стадо, видно, давно пригнали. Возле мазанки стояла пестрая Лукерьина корова. Вытянув шею, она жалобно мычала, недоумевая, почему Лукерья не вышла по обычаю встретить ее…
Наутро, не зайдя к Лузянину, Ванятка уехал.
Ваня-Ванятка
ДЕТИ
Стояли последние дни затянувшейся осени. Паутина уже отлетела, и время дождей прошло, и давно опустели поля, — а зима все не наступала. Более того — даже зазимка настоящего не было. По утрам повсюду — на траве, на ветвях оголившихся деревьев, на крышах изб — лежит белый иней; но едва выглянет солнце, как земля запарит, словно весной, и очень скоро на каждой травинке, на каждой веточке дерева, на каждой соломинке крыши повисают прозрачные капли воды — следы недавнего инея.
Уже неделю-другую не выгоняют скотину в стадо; коровы и овцы, мыча и блея, весь день слоняются возле изб, на задах, подбирая на месте убранных огородов картошку и капустный лист. Грачи давно улетели — и без их гомона, без шума их крыльев, когда они, собравшись перед отлетом на юг в огромные стаи, кружат в небе, — стало тихо в селе и пустынно в полях, и непривычно пусто в небе, и чуточку тоскливо на сердце…
В один из таких дней прошедшей осени скучал я у себя дома. Уроков в этот день у меня не было; за столом что-то не сиделось.
Надумал я вставлять вторые рамы.
Заглянув на кухню, где мать кормила Андрейку, я сказал ей о своем намерении. Она согласилась, и тут же мы с ней начали хлопотать.
Хотя в нашей комнате всего-навсего одно окно, однако, пока мы протирали его, пока затыкали щели ватой и заклеивали полосками бумаги, — насорили изрядно. Пришлось делать уборку. Пылесоса пока что у нас нет — пол мы метем березовым веником, а пыль с мебели вытираем мокрой тряпкой.
И на этот раз все было обычно: мать взяла веник и стала подметать пол, а я вооружился тряпкой и начал стирать пыль. Я начал, конечно, со стеллажей, на которых стояли книги. Стеллажи у меня открытые, без стекол, и книги очень пылятся.
Я протер книги; мать подмела большую часть комнаты… И ничего бы такого не случилось, если б бабушке не вздумалось подмести в углу, где стоит Андрейкина кроватка. Но ей вздумалось «вымести сор изо всех углов», и она попросила меня помочь ей отодвинуть Андрейкину решетчатую кроватку.
Мы перенесли кроватку к окну.
В углу, там, где она стояла, открылись два грубых деревянных ящика, доверху набитых игрушками. Были тут пластмассовые дятлы и попугаи, надувные резиновые крокодилы и утки, пугачи всех систем и размеров, самолеты, оловянные солдатики… Но, конечно же, — больше всего было разных машин, или «бибик», как называет их Андрейка. Легковые, грузовые, пожарные, деревянные, железные, полиэтиленовые, заводные, инерционные… Каких только не было тут «бибик»! И все, как одна: с помятыми боками, с оторванными колесами, — изуродованные, жалкие.
— Ишь, накупили! — ворчала мать, отодвигая от стены ящики. — Денег вам, видно, некуда девать.
Я заулыбался: опять бабушка наша за свое! Разговор этот — про игрушки — давний. Всякий раз, бывая в Скопине или на станции, я непременно привожу сыну какую-нибудь игрушку. И не было такого случая, чтобы мать не оговорила меня: «О, господи! — скажет она, увидев сверток с новой игрушкой. — Ведь надысь только привез. И опять машину! Что он их, есть, что ль, будет?»
То сам несешь, то Нина. А там, глядишь, и друзья-учителя про малыша вспомнят — и тоже что-либо подарят ко дню рожденья его… Вот и набралось невесть сколько, целых два ящика.
— Только пыль из-за них, — никак не могла успокоиться мать. — Иди вот теперича, протирай их тряпкой…
Я подошел к ящикам и присел на корточки перед игрушками. Пыли и в самом деле было много. Видно, Андрейка давно не лазил в свои ящики. Может, с самой зимы. Зимой он нет-нет да и вспоминает про свои «бибики». Прибежит с улицы, вытащит из-под кровати ящики, выберет из них какой-нибудь самосвал, наставит в кузов солдатиков — и возит их из комнаты на кухню и обратно.
Этой весной, когда Андрейке исполнилось пять лет, я купил ему трехколесный велосипед. Все лето, с утра и до вечера, он катался на нем возле дома, приминая колесами траву. Игрушки свои совсем позабыл.
— Накупил на свою шею, теперь вот заместо дела сиди да три их, — подзуживала мать..
Я высыпал игрушки на пол и, протирая их, снова бросал в ящик. В самом деле — старье одно! Повыбрасывать их, что ли?..
Едва я загремел игрушками, тотчас же с кухни прибежал Андрейка, клеивший там что-то в подражанье нам; он увидел свои «бибики», живописно валявшиеся на полу, глаза его загорелись, он схватил грузовик, прицепил к нему сзади пластмассовую «Волгу» и, гудя и фыркая, словно настоящий тягач, повез на кухню.
— Вам, можа, туда-сюда, еще простительно. Вы — антиллегенция, — заговорила мать, едва Андрейка выкатился из комнаты. — Но гляжу я, и другие мужики также портют своих детей. Вспомни, как сам-то рос! Были ли у тебя игрушки? Хучь пугач какой али там машина?.. Помню: отец первый раз из Павловского Посада, с отхода, на побывку приехал… Приехал — всем вам гостинцы, а Маньке привез игрушку — утюг. Дед Андрей, не долго думая, заместо утюга рубель выстругал. «Вот тебе, внучка, игрушка. Она наша, деревенская, небось сподручнее городской-то…»
— Нельзя же, мама, все по старым, дедовским, временам мерить! — возразил я.