Однако вскоре одной из них суждено было стать новой дорогой. Ею стала тропа вдоль «клетки». Или по-иному — Ксюшина полоса.
Тропинку эту с самого начала проложили чужие люди; землемеры. Из наших разве что один Щегол руку к ней приложил. Агроном да еще черноглазая Ксюша — самая меньшая дочь Дарьи Сазоновой. Но Ксюша потом, много лет спустя, так как она лишь родилась той весной, когда агроном с землеустроителями проложил эту клетку.
То была первая колхозная весна. Весна, когда перепахивались извечные мужицкие межи. Колхоз проводил землеустройство. Щегол решил завести десятиполку. Все земли вокруг села агроном приказал разбить на десять полей, а поля — на клетки. Никто не знает, и теперь уже никогда не узнает, как в ту пору кумекал Щегол над своей десятиполкой. С задумкой ли дальней или так, само собой получилось?
А получилось так, что по самому красному месту, высоко, по водоразделу, от липяговской пажи до самой станции он проложил широкую, прямую, как стрела, межу. Она была границей между вновь нарезанными клетками.
И уже с этой первой весны хуторяне, служившие на станции, стали ходить вдоль клетки. Одно время они бегали клеткой лишь по утрам, когда спешили на службу. А вечером, возвращаясь с работы, предпочитали идти старой дорогой, через Погорелый. В Погорелом можно отдохнуть после трудового дня, а с получки и выпить, пока жена не завладела деньгами.
И пряма, и широка была межа, но вот беда: негде на ней укрыться. Летом еще куда ни шло, летом хоть хлеба вокруг! А в хлебах перепелки да жаворонки. Но и на хлеба пошло невезенье. Овсы с колхозом перестали сеять. К чему он — овес-то? Овсом, бывало, мужик лошадь кормил, а коль в колхозе заместо лошадей пашут трактора, то овес сочли ненужным. И рожь сочли слишком грубой для мужичьих желудков: пшеницу приказали вместо ржи сеять. А яровая пшеница росла низкорослой и не радовала глаз. Одним словом, даже и летом скучно клеткой идти.
А зимой и подавно. Зимой ветрено на юру. Межу так заметало, что днем с огнем ищи — не отыщешь.
Однако клетка не долго сиротела.
Щегол, любивший применять разные агрономические новшества, вычитал где-то в книгах, что по науке клетки в севооборотах следует обсаживать деревьями. Года за два до войны и начали у нас сажать лес. Алексей Иванович хитрый был. Он решил, что начинать такое дело надо не с Ненового, за тридевять земель от села, а там, где лес очень нужен, чтобы он и полям на пользу был, и людям радость приносил.
Алексей Иванович и начал с этой самой клетки. Тогда еще не было ни машин для посадки деревьев, ни маркеров. Даже саженцы, и те нелегко было достать. Все приходилось делать на свой страх и риск. Рядки для саженцев разбивали колышками, лунки рыли лопатами, саженцы сбирали с миру по нитке. Алексей Иванович, бывало, никакой хворостинкой не брезговал. Акацию дают — берет акацию; клен — берет и клен. Как настанет осень, так и возится агроном на клетке с самого утра: размечает полосу, прикапывает саженцы. Посадку производили ребята-старшеклассники, но жди, пока они отучатся да пока сбегают домой побросать книжки и поесть; пока суетятся, глядишь, завечерело. Часто и копается Щегол один весь день. Правда, иногда устраивались воскресники, но Алексей Иванович почему-то не любил, когда слишком много людей приходило на клетку. Трудно углядеть за всеми.
Зато как радовался он, когда случалось такое…
Вот, скажем, возвращается с работы какой-нибудь стрелочник. Видит, Щегол один на меже копошится. Остановится стрелочник, сбросит с плеч сумки (впереди — с хлебом, позади — с угольком), подойдет к агроному и скажет будто шуткой:
— Ну-ка, Алексей Иваныч, дай-ка я посажу хоть одно деревце. Все, может, вырастет — тенечек на дороге будет. К старости дело: идешь-идешь, да и присядешь в тенечке-то.
Посадит стрелочник десяток кленов и пойдет дальше своей дорогой. Щегол радостно посмотрит ему вслед. А навстречу стрелочнику, из села, бегут школьники. Алексей Иванович оживлялся: любил он ребят. С их приходом он начинал бегать, суетиться, все указывал школьникам, как лунки отрывать да в какой последовательности сажать деревца. Да за ребятами и пригляд нужен.
Самые тихие и исполнительные — это девочки. Но они быстро уставали. Из девочек, пожалуй, одна Ксюша, дочь Дарьи Сазоновой, хлопотала на полосе больше других. Порода ли в ней сазоновская, упрямая, сказывалась, или уж очень нравилось ей это дело, но она дня не пропускала, чтоб не прийти на клетку. И было-то ей в ту пору лет восемь, а как наступает время посадок, так, глядишь, Ксюша из школы — и на полосу. Лопату ей специальную Бирдюк отковал; вот и бежит она — в одной руке лопата, а в другой — пучок саженцев, аккуратно связанных веревкой.
Жил Яша Огородник по соседству с Межовыми. Вдоль забора, отгораживающего межовский сад от Ксюшиного огорода, росли акация, клен, рябина… Весной побеги акаций и клена заполоняли весь их огород. Они росли и в картофельных бороздах, и возле двора, и на меже. Дарья не знала, что с ними делать. Она выдергивала их, пропалывая картошку, и все ворчала на соседей: «Развели лес — житья от него нет…» Наконец Дарья сдалась. И со временем вдоль всего забора образовалось непролазное царство молодых побегов. Особенно много тут было широколистых кленов и пушистых рябин.
Теперь вот эти саженцы и носила маленькая Ксюша на щегловскую клетку. Выроет она десяток-другой деревцев, свяжет их — и на полосу.
И весной носит и осенью.
И в дождь и в холод.
За два довоенных года Ксюша, может, тысячу рябин и всяких иных саженцев переносила в поле. От липягов-ской пажи и до самых станционных путей выстроились побеги саженцев. Пошире стала межа. Понатоптаннее тропка, проложенная вдоль нее. То ходили по ней, а теперь народ побогаче стал — на велосипедах моду взяли ездить.
Как утро, так, глядь, чуть ли не половина липяговских мужиков выкатывают из сеней велосипеды; сумку с бутылкой молока на руль, — и покатили: машинисты и кочегары, стрелочники и грузчики, токари и слесари, телеграфисты и диспетчера…
Только свистни станция — работника любой, самой мудреной профессии пришлют тебе Липяги.
И однако не прозорливому Щеглу, первому проложившему клетку, и не малой самоотверженной Ксюше, украсившей ее рябинами и кленами, и не машинистам и кочегарам, накатавшим ее до блеска, — никому из них не суждено было превратить тропу эту в большую проезжую дорогу.
А проложил эту дорогу заезжий шофер-солдат.
Был он не то калужский, не то смоленский; ни имени его никто не знает, ни отчества. Жил он у нас, в Липягах, всего лишь одну неделю, пока часть их стояла в резерве.
Случилось это в первую военную осень…
До войны хлеб, сдаваемый в заготовку, возили в район. Далеко, неудобно, зато начальству районному форс. Что ни обоз, что ни машина с зерном, то непременно — лозунг, флаги. Навозят со всего района зерно — что тебе горы Саянские! За ворохами пшеницы не видать и элеватора. Дожди пойдут; пар, бывало, валит от пшеничных буртов. А мужики все возят. Заметив, что зерно начинает греться, начальство строже начинает спрашивать кондицию. Чуть что: сорность или влажность не так — возвертайся домой, сортируй, суши, а, доведя до кондиции, опять, значит, везти в район, за двадцать верст.
Так было до войны.
Но лишь грянула война, не до форсу стало. Самая страда, а немец — вот он, рядом, под Тулой. Коси, молоти скорей! Коси, молоти да увози мигом зерно, коль с хлебом хочешь быть! Никакой тебе кондиции. Сырое ли, сорное ли, от молотилки, из комбайновых бункеров, из-под бабьих цепов — неважно откуда, грузи, вези: на станцию ли, в район — лишь бы не достался хлеб врагу.
И вот однажды нагрузили машину ржи, и безвестный солдат-шофер решил везти зерно не в район, а на станцию. Ничего, что дороги нет, решил он. Близко зато — пробьюсь! Проехал он селом, пажей… Но возле кладбища дорога вдруг оборвалась, и вместо нее полем тропинка узенькая побежала. Неровен час, смекнул шофер, засядешь еще среди поля.
Вышел солдат из кабины, огляделся. Огляделся — и видит, что невдалеке, по ту сторону кладбища, сереет что-то. Эге! Да это лесная полоса! Прошел солдат поближе: полоса широкая, травой она вся заросла, а в траве — деревца рядками. На такой меже и в слякоть не застрянешь, решил шофер. Он объехал кладбище, перемахнул через невысокий вал, которым в старину отделялись поля от пажи, и рванул напрямик, клеткой.