— Андрей Васильч! — говорила Ксюша, глотая слезы. — Вы депутат наш сельский. Прошу вас: пойдемте со мной. Там Чеколдеев клетку нашу распахивает. Может, вместе уговорим. Неужели ему человеческого труда не жалко? Хоть бы на память об Алексее Ивановиче оставили! Ну, распахали в Ясновом и в Денежном… Там маленькие деревца, еще не известно, что из них было бы. А ведь на клетке — большие уже, ведь тень уж от них…
Я старался, как мог, успокоить Ксюшу, говоря, что Чеколдеев самоуправствует, что недалеко то время, когда снова люди задумаются о путях борьбы с эрозией почв и т. д. и т. п. И чем больше я говорил, тем громче рыдала Ксюша.
— Если они распашут клетку, — сказала она, вытирая концом платка лицо, — я… я… руки на себя наложу! Я вам правду говорю, Андрей Васильч. Пойду и повешусь на том вязе, где дядя…
«Она и вправду отчебучит что-либо этакое!» — подумал я.
Тотчас же набросил на себя пальто и отправился вместе с ней на пажу.
На паже в том самом месте, где начиналась клетка, стоял гусеничный трактор. Возле него, на ветру, суетились два человека. Подойдя поближе, я узнал в одном из них Чеколдеева, председателя, а кто трактористом был, я не сразу узнал, — тракторист возился в моторе.
К трактору был прицеплен не простой, а садовоплантажный плуг. Этим можно не то что лесную полосу перевернуть вверх тормашками, но и Погорелый с его вековыми дубами.
Ксюша, видать, уже побывала тут без меня. Я сразу по взгляду Чеколдеева понял. Взгляд этот, которым встретил меня председатель, говорил: «A-а, привела защитника! Пустая затея: ничего тебе не поможет».
Я подошел к Чеколдееву. Он без особой охоты протянул мне руку. Я заметил, что от председателя попахивает самогоном.
— Ну что там у тебя стряслось? — нетерпеливо спросил Чеколдеев у тракториста.
— Магнето пускача разладилось, — сказал тот и оглянулся, чтобы поглядеть, кто подошел.
Увидал я его — и захолодел весь.
Осьмеркин?! Егорка!
«Знал, черт, кого брать с собой! — подумал я о Чеколдееве. — Знал, чьими руками можно Ксюшу задушить!»
В Липягах каждый наслышан о старой Осьмеркиной дороге, о закоренелой вражде этих двух семей: семьи Осьмеркиных и Сазоновых. Небось знал председатель и о недавней стычке Ксюши с Егором у межовской мельницы! Оттого и выбрал для этого дела Осьмеркина.
— Дмитрий Иванович, — обратился я к председателю. — Чего вы так спешите с раскорчёвыванием лесных полос? Надо бы сначала решить на правлении.
— Все уже распахали! — оборвал меня Чеколдеев. — Спущен дополнительный план по кукурузе. А где земля?
— Да. Но много ли земли занимает эта полоса?
— В этой га да в другой… — продолжал Чеколдеев. — Глядишь, и десять гектаров наберется. А если с каждого га получить по восемьсот центнеров зеленой массы, то это кругленькая цифра выходит!
— Вы хоть треть того брали б! — подступила к Чеколдееву Ксюша.
Он нас и слушать не хотел.
— Трогай! — крикнул Чеколдеев Осьмеркину.
Егорка завел трактор и, неуклюже задирая ноги, полез в кабину.
Я понял, что с Чеколдеевым не столкуешься. Оставалась надежда на бригадира тракторного отряда: может, он уговорит тракториста.
— Я Бирдюка позову! — вырвалось у меня.
— Можешь хоть дьявола звать! — ворчал председатель. — И дьявол не поможет… Ты чего рот разинул?! — прикрикнул он на Осьмеркина. — Сказано: трогай!
Скрежетнуло в коробке скоростей. Трактор медленно перевалил через вал, служивший в старину стражем полей. Егорка выглянул из кабинки и дернул за канат плугоуглубителя. Лемехи опустились. Дизель рванулся, из трубы его взметнулись ввысь кольца черного дыма. Пых! Пых! — и вот за плугом потянулись борозды. Сна; чала через лемехи переваливал лишь дерн, но не проехал трактор и двух метров, как в отвал полетели желтолистые клены и красноватые рябины.
— Жми, Егор! — крикнул Чеколдеев и пошел следом за трактором.
Я взглянул на Ксюшу. Она стояла на валу, неподалеку от того места, где начиналась борозда, проложенная трактором. Лицо ее постарело, осунулось. Большие ее глаза казались еще больше. Не отрываясь, она глядела на плуг. Вспарываемые лемехами, краснолистые рябинки ее взмывали вверх и, переворачиваясь, навсегда скрывались, похороненные под войлочной шкурой дерна…
— Дави и меня! — вдруг крикнула Ксюша……
Не успел я опомниться, как Ксюша молнией метнулась с вала, обогнала трактор и со всего маху бросилась на землю, под гусеницы.
Егор Осьмеркин чудом не наехал на нее. Успел остановить. Но Егорка не сразу понял, что успел, — из кабинки не видно. Когда он, заглушив трактор, спрыгнул на землю, колени у Егорки дрожали.
Даже Чеколдеев, и тот вмиг протрезвел.
Я и Егор Осьмеркин подбежали к ней.
Ксюша лежала ничком, уткнувшись в землю. Руки ее протянуты были вперед, словно она, падая, старалась прикрыть как можно больше рябинок и кленов. От удара ее рук с деревцев вмиг слетели все листочки, и они лежали тут же, под руками Ксюши и на траках гусениц, застывших в метре от нее. Платье ее задралось при падении, и видны были длинные Ксюшины ноги в дешевых коричневых чулках.
Егор нагнулся к ней. Он был зол. Мне показалось, что Осьмеркин нагнулся, чтобы отшлепать ее, как шаловливого ребенка, по этакому месту. Но вот по широкому Егорову лицу пробежала улыбка. В ней — и любовь, и радость, что беды не случилось…
Егор рывком поднял Ксюшу с земли, схватил ее в объятья и стал целовать.
— Ну и девка?! Вот это понимаю — характерец! — И вдруг, выпустив Ксюшу из рук, он шагнул к Чеколдееву и добавил в сердцах: — Пошел к черту!
…И уцелела, и осталась нераспаханной Ксюшина полоса.
Много воды утекло с той поры в нашей Липяговке.
У Ксюши Осьмеркиной теперь уже трое детей. Старший парень этой осенью пойдет в первый класс.
Выросли дети. Разрослись вдоль клетки акации и клены. А рябинки, что уцелели с довоенной поры, года два назад зацвели и стали плодоносить. Гроздья их висят всю зиму, привлекая к себе ребят, а также синиц и зябликов.
И пчелы, и птицы, й прохлада на Ксюшиной полосе. Теперь, если кому-нибудь и захочется выпить с получки, то ни к чему сворачивать в Погорелый или в Осьмеркин лес: и в посадке уголков потаенных много.
Оттого теперь никто из липяговцев не ходит на станцию ни старой Осьмеркиной дорогой, ни иными другими тропками. Все Ксюшиной полосой ходят.
Совсем недавно, при Лузянине, когда железную дорогу переводили на электротягу, и к нам, в Липяги, провели новую высоковольтную линию. Николай Семенович распорядился, чтобы новую линию проложили вдоль Ксюшиной полосы. Так и сделали шефы: и столбы железобетонные и провода вдоль клетки протянули.
Однако и этого показалось липяговцам мало. Мало им того, что пряма дорога, что накатана она все лето до блеска, что в зной отдохнуть на ней, в тень деревьев укрыться можно… Теперь поговаривают, что неплохо было бы осветить дорогу. То есть на каждом столбе высоковольтной линии повесить лампочки. Чтоб им, железнодорожникам, и ночью светло как днем было.
Чудаки, право, люди! Сегодня им хочется, чтоб свет на дороге был. Завтра им захочется покрыть клетку асфальтом, чтоб и в дождь чисто было. А там — далее-более — понастроят они с обеих ее сторон домов… И на месте дороги появится улица. Станционная улица…
Машинисты и кочегары радуются.
А мне, право, жаль.
Тогда не будет моих родных Липягов.
Будет одна сплошная станция.
Баллада о дороге
ПОСЛЕСЛОВИЕ
СТРАНИЦЫ НАРОДНОЙ ЖИЗНИ