И далее автор рассказывает, точнее, рисует, как выглядела ракита ранней весной, в пору, когда прилетали грачи, как всю зиму на ветле, словно в праздник флаги на корабельных мачтах, висит задубевшее от мороза белье.
Такова очаровательно красочная поэзия детства, поэзия простой деревенской жизни, с ее природой, сменой времен года, преданиями и легендами, с бытом, воспроизводимым с этнографической точностью. Но автор ставит перед собой более глубокие и значимые цели. Случайный эпизод — встреча липяговских председателей, первого и последнего, в гостинице — вырастает в глазах читателя так, что делается центром повествования, дает «ключ» к пониманию описываемых событий; в этой сцене, как солнце в малой капле воды, отразились противоречия эпохи, столкновения характеров, олицетворяющих различный подход к одним и тем же явлениям.
Новелла названа — «Первый и последний». Сначала кажется, что ничего Особенного не происходит в гостинице, в номере, где встретились Володяка Полунин, при котором Липяги вошли в укрупненный колхоз, став бригадой большого хозяйства, и «Чугунок», т. е. Павел Павлович Чугунов, основатель липяговского колхоза. Недаром Володяка, обращаясь к Чугунку, говорит:
«— Вы первый, так сказать. А я последний. Оба мы вехи в истории Липягов».
Володяку автор знает как сверстника и высказывает о нем мнение довольно решительно: «Сколько помню его, он всегда был рыхловат, не очень умен, но в делах напорист, изворотлив. Такого голыми руками не схватишь».
Иное дело Чугунов. Крутилинский учитель так повествует о нем: «Он был для меня человеком-легенд ой. Что только о нем не рассказывали! В бытность его председателем у него не было ни семьи, ни имущества. Он снимал угол у одинокой старушки. Весь день у Людей на глазах. Спал ли он когда-нибудь? Никто толком не знал. Чугунок весь принадлежал делу, артели, которую создавал».
Совсем другим человеком был Володяка. Приехав в Липяги председателем, он отгрохал себе не дом, а крепость, купил себе за артельные денежки новенькую «Победу», держал на пленумах и собраниях часовые речи, брал обязательства — одно другого лучше. «Портретики в газетах замелькали, — поясняется в записках. — Где ему в дело вникнуть? Времени для этого нет».
По-разному сложились судьбы бывших председателей, хотя. в гостинице они встретились как учителя, приехавшие на августовское методическое совещание. Чугунова арестовали в тридцатые годы во время известных событий, а Володяке, когда дело пошло вкривь да вкось, дали по шапке, объединили отстающий колхоз с хворостянскими мужиками. За бутылкой водки происходит откровенный разговор двух бывших председателей. Володяка так оценивает жизнь Чугунова:
«— Семнадцать лет украли у человека. Всю жизнь сломали. Кем бы вы были теперь? Председателем облисполкома, секретарем обкома, не менее! А вы начинаете сначала, учителем…»
В этих словах — весь Володяка, для которого жить — значит продвигаться по службе, пользоваться материальными благами, быть уверенным в том, что за него «любая пойдет в Липягах, лишь позови». При этом Володяка настойчиво подчеркивает, что он не о себе беспокоится, а о народе. «Из-за этого и в рюмку стал чаще заглядывать».
Читатель вправе задаться вопросом: почему автор, чуждающийся фельетонности, показывает нам Володяку почти гротесковыми приемами? Почему он не вскроет психологические причины, заставившие Володяку уверовать, что самое главное в жизни карьера, что, пользуясь нехитрым камуфляжем фраз, можно считать себя рачительным хозяином, болеющим за народное благо? Почему в новелле так широко использован прием контраста, прием, к которому С. Крутилин прибегает довольно редко и, по-моему, неохотно? Для наглядности сравним два высказывания героев новеллы. Чугунов упоенно говорит:
«— …Но теперь у меня сто, а будет в десять раз больше учеников. И каждый из них вырастет человеком. Человеком! В этом я уверен».
Как хор в античной трагедии, Чугунову вторит антипод, себялюбец Володяка, высказывающий мысли противоположного толка:
«— Бестолочь, а не ученики. Во всех трех классах ни одного настоящего таланта! Серость. Петра Первого путают, с Иваном Грозным. Сколько ни толкую — все напрасно. Дырявые головы».
Два мнения — два полюса. Но самое удивительное, что Володяка — не карикатура и даже не дружеский шарж. Повествователь находит свой и довольно неожиданный угол зрения: «Чугунов, слушая, постукивал ложечкой о стенки стакана. Я заметил, что в душе он презирает Володяку, но, как человек более зрелый, готов ему кое-что простить. Отсюда и эта усмешка и эта терпеливость выслушивать до конца наивные выкрики коллеги».
Думается и повествователь, и Чугунов понимают, что Володяка — это порождение вполне определенных условий, той обстановки на селе, что получила наименование «рязанского чуда» (не забудем, что действие происходит на рязанской земле, в годы, когда широко бытовали приписки, а парадная шумиха подменяла дело!). Володяка — распространенная, по-своему характерная фигура недавних лет. Поэтому новелла носит не психологический, а социальный характер. Ведь главное здесь не в душевных качествах Володяки, про которого повествователь говорит, что он «институтский товарищ, можно сказать, друг». Автор дает нам почувствовать: Володяка — «отрицательный герой» лишь потому, что он несет в себе все качества, воспитанные средой околодеревенского мещанства, для которого солнце в небе — собственная копейка.
Чугунов же при всей своей былой практичности (недаром липяговцы вспоминали, что при Чугунке колхозные амбары ломились от хлеба!) выглядит в новелле симпатичным, увлекающимся, благородным человеком вчерашнего дня. Конечно, Чугунов, как учитель, активно действует и на склоне дней своих, он не идет на пенсию, прививает детям любовь к родному краю, но, думая про участь первого липяговского председателя, вспоминаешь пушкинскую характеристику: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, а здесь он — офицер гусарский».
Володяка и Чугунок не потому не могут столковаться, что они люди разных эпох. Если бы дело было лишь в возрасте… Чугунок — представитель того мира, о котором молодежь знает по рассказам старших, книгам и фильмам. Энтузиаст тридцатых годов, он вынес на своих плечах то, что выпало на долю людям его поколения — поколения шолоховского Давыдова.
Чугунок верит в историческую правоту дела, которому посвятил жизнь. Володяка же больше всего уязвлен крушением своей карьеры. Рассказчик замечает, что последний липяговский председатель выкрикивал слова, как лозунги:
«— Они сделали мой колхоз бригадой! Они думали, что так лучше! Дудки! Они еще меня позовут!»
Нет, никогда не столковаться Чугунку с Володякой…
Автор при оценке двух характеров, рожденных обстоятельствами, не остается нейтральным. Глядя на липяговских председателей, он высказывает сомнения в старом афоризме: «Все к лучшему в этом лучшем из миров…» Симпатии писателя, конечно, на стороне Чугунка, смотрящего на блики света, падавшего в окно, и радостно говорящего:
«— Зарницы! Хорошее слово… Позабыл, совсем позабыл!..»
Персонажи «Липягов» ведут себя как живые люди — с их противоречиями, радостями, горестями и стремлением посвятить все свои дела не узкоэгоистическим целям, а обществу. Повествователь в новелле «Первый и последний» выступает в роли третейского судьи, уверенного, что умная, деятельная жизнь не может быть бесплодной: В эпизоде не ставятся все точки над «и». Автор дает возможность читателю самому поразмыслить над происходящим и определить свое отношение к людям, которых судьба свела на вечер под одной крышей.
В совершенно иной тональности написана глава «Баллада о колодце». Появление нового в деревне мы слишком часто сопровождали боем ликующих литературных литавр. Между тем в жизни все бывает гораздо сложнее — многие приобретения сопровождались утратами, иногда довольно болезненными. В Липягах прокладывался водопровод. Это, конечно, эпоха в жизни села. Радостное событие? Разумеется. Но автор доверительно сообщает читателям: «Лишь подумаю о том, что скоро на наших улицах не будет больше колодезных журавлей, и становится как-то грустно». И мы, читатели, не можем не разделить чувство автора. Колодец — частица крестьянского быта — опоэтизирован в книге, как, впрочем, и в самой жизни: «Где, бывало, впервые свидится парень с девушкой? У колодца. Где похвастаться девушке новым полушалком, в первый раз надетым казачком? Где деревенскому парню похвалиться силой да. удалью? Где в студеный зимний день можно услышать все деревенские новости? Все там же, у колодца».