Под дубком, подостлав свежескошенной травы, спали Назарка и Света.
Светлана спала, как спят дети. Она лежала на боку; правая рука ее подложена под голову, левая — придерживала ватник, которым укрыл подругу Назарка. Лицо ее было спокойно и вместе с тем радостно — той особой светлой радостью, с которой засыпают только в юности.
Назарка, распластавшись на спине, лежал рядом. Ворот клетчатой рубахи расстегнут; испачканные мазутом руки разбросаны в стороны. Даже и во сне он улыбался чему-то.
«А Назарка нашел-таки свой клад!» — подумал я с усмешкой. И вдруг почувствовал, как по спине моей пробежал озноб. Я с трудом удержался, чтобы не закричать во все горло от радости.
В их изголовье, в тени дубка, валялось черное сиденье из кабинки трактора. На дермантиновой обивке аккуратно, один к одному, расставлены были какие-то странные вещи. Сначала я принял их было за бесформенные комья глины, но, приглядевшись, понял, что предметы эти извлечены Назаркой из земли.
Осторожно, стараясь не потревожить сон Назарки и Светы, я раздвинул куст и взял один из этих предметов в руки. Это оказалось старинное оружие наших предков — алебарда, вернее, не вся алебарда, а сама секира. Лезвие ее было изъедено временем, а нижняя часть с отверстием для древка сохранилась довольно хорошо.
«Нашел-таки! Молодец, Назарка!»
Мне не терпелось рассказать об этом всем. Я поспешил вниз, к роднику. Сначала шел шагом, раздвигая кусты руками, потом побежал. Кусты шиповника царапали руки, цеплялись за одежду, но я даже не чувствовал этого.
Еще издали я заметил, что наш цыганский табор у родника уже пробуждается. Возле телеги стоял Авданя и, посмеиваясь, что-то рассказывал тете Луше, хлопотавшей возле чугунков.
У источника умывались девчата. Я подбежал к ним и сразу же выпалил насчет клада. Девушки окружили меня. Я показал им кусок металла, облепленный со всех сторон желтой глиной. Девчата тотчас завладели им и, вырывая друг у дружки из рук, начали счищать с него глину. Подошли Авданя и тетя Луша.
Авданя, вдруг посерьезневший, вертел алебарду в руках и все качал головой. Тетя Луша вздыхала. Ей не верилось, что эта железка пролежала столько лет под землей и не сопрела.
Кто-то из девушек предложил обмыть находку в ручье, чтобы не было на ней глины, но в это время Вера вспомнила про Назарку.
— Девчата! Что же это мы? Айда, поздравим Назарку! — сказала она.
Я стал уговаривать ее, чтоб она туда не ходила. Но разве девчат удержишь?
Вера первой бросилась вверх, к Денежному.
Она была длинноногая, эта Вера, и крепкая; за нею не так-то легко угнаться. Девчата, побежавшие следом, взбирались на перевал цепочкой.
Вера была уже на самом горбу лога, как вдруг остановилась, обвела взглядом бегущих за нею девушек — Светланы среди них не было.
Вера как-то вмиг сникла, даже будто меньше ростом стала; постояв на перевале, она медленно пошла обратно вниз, навстречу все еще продолжавшим карабкаться вверх подругам.
— Веруха! Ты чего?
Вера молча пожала плечами, сорвала на ходу былинку кашки и, покусывая ее, сказала, сдерживая слезы:
— Подумаешь, железку какую-то нашел. Вот если бы он золото настоящее открыл…
И она пошла вниз. Девчата постояли, подумали и, не согласившись, по-видимому, с Верой, снова побежали вперед — все выше и выше.
Когда Вера вернулась к костру, к ней подошла Лукерья. Старуха молча обняла ее и, увидев, что я наблюдаю за ними, ворчливо, с напускным недовольством сказала:
— Ишь, железку нашел! Добра этого сколь хочешь в нашей земле! Прошлой весной я у себя на огороде мину немецкую откопала. И то ничего! Небось, как помню себя, люди только тем и занимаются, что рожают ребят и воюют. И уж будто учили всех, а они все не унимаются. Мало, видать, им земного счастья… Нашел?! Железку нашел. Побежали. Чтоб им!..
Назаркин клад
ДОМ ОТЦА АЛЕКСАНДРА
— Тише, ребята! Смотрите сюда. Мы берем воду и наливаем ее в сосуд. Вода принимает форму того сосуда, в который мы ее наливаем…
Я беру кружку, зачерпываю из ведерка воду и наполняю стоящие на столе колбы: шарообразную, с узким горлышком, и совсем крохотную, в виде пингвина — с причудливыми крылышками и широкими лапками.
Физический кабинет мой оборудован неважно. Приборов мало. Всякий раз, бывая в городе, я стараюсь приобрести что-нибудь новое, занимательное.
Колба в виде пингвина и была такой новинкой. Я нарочно приберег ее к уроку на тему: «Физические свойства воды». Обычно всякие такие занимательные вещицы очень нравятся ребятам. Они внимательно слушают и, следовательно, лучше усваивают материал.
Но сегодня и пингвин не помогает. Ребята возбужденны, слушают плохо: одни посматривают в окна, другие шушукаются. Я делаю вид, что не замечаю их нервозности. Стараясь заинтересовать учеников, рассказываю им об опытах Паскаля, об устройстве гидравлических прессов.
Сегодня по плану только вводная часть темы. Со временем на уроках химии ребята узнают и о других свойствах воды — о том, что вода состоит из водорода и кислорода, о том, что в каждой капле обыкновенной воды есть соединения тяжелого изотопа водорода (дейтерия) с кислородом, или, говоря другими словами, тяжелая вода. Достаточно присутствия нескольких граммов тяжелой воды в организме человека, и человек умирает…
Нет, нет! Об этом сегодня ни слова. Им еще многое предстоит узнать — и о жизни, и о смерти, о водороде и водородной бомбе… А пока я говорю о самом элементарном: о сообщающихся сосудах, о принципе устройства водяных и масляных прессов.
Ученики на некоторое время затихают. Но вот в тишине я слышу вдруг шепот: «Несут… несут…»
Димка Карташов, вертлявый, вечно вымазанный чернилами подросток, вскакивает из-за парты и бежит к окну. За ним срываются и остальные.
Я понимаю, что кричать на ребят бесполезно. Ничего не поделаешь! Я тоже подхожу к окну.
Перед школой палисадник. За голыми кустами акации видна черная людская толпа: мужчины с непокрытыми головами, женщины в черных платках. Над толпой, покачиваясь, плывут два обитых кумачом гроба.
Ребята сгрудились у окон. Кто-то шмыгает носом. Оглядываюсь. У задней парты, в углу, отвернувшись от окна, стоит Генка Лобанов, белобрысый забитый пацан с веснушками на лице. Плечи его вздрагивают, когда он всхлипывает. Глаза полны слез, как копытца осенью, — их залило водой, и вода в них дрожит и поблескивает.
На улице заиграл духовой оркестр. И в тот же миг, заглушая траурную мелодию, в коридоре раздался топот ног.
— Айда, ребята! Хоронят с музыкой!
Топот и этот призывный крик явились как бы сигнал лом. Захлопали двери других классов, и затопало еще десятка три ног. Не успел я что-нибудь сказать, как все, словно по команде, отпрянули от окон; распахнулась дверь — и моих учеников как ветром выдуло из класса.
Есть люди, которые любят бродить по кладбищу, читать надписи на надгробных плитах, рассматривать памятники. Такие люди всегда кажутся мне несколько странными; я их не понимаю, даже более того — побаиваюсь. До недавнего времени я наблюдал их только со стороны. Но вот год назад к нам приехала новая учительница — «англичанка». После войны все стали изучать английский язык. Наш директор решил, что и Липяги не должны отставать от веяний эпохи: пригласил «англичанку». Приехала милая такая девушка: тонкая, хрупкая, ноготки и губки накрашены, волосы пострижены коротко, — одним словом, вполне современная девица.
Не хочу называть ее фамилии, скажу только, что звали ее Лидой. При первом же нашем знакомстве, в учительской, она сказала мне: