Когда-то у Бориса и Химы был большой приусадебный участок. Но вскоре после войны его у них отрезали. Поскольку Борис рабочий, а живет на нашей, липяговской, земле, то правление так постановило: оставить ему с Химой столько земли, сколько рабочим дают на станции, — шесть соток, а остальную часть усадьбы запахать.
И запахали. И засеяли до самых задов овсом.
Борис с Химой не горевали, и шести соток им на двоих хватало.
Хватало, пока Борис каждый день приносил хлеб со станции. А теперь-то поди и не будет хватать?
Каждый подумал о том, но смолчал.
И, уже вылезая из-за стола, Хима сказала:
— Ничего, Боренька! А трудно будя — Красавку продадим. Козу купим. Вот у Тани Вилялы коза по четыре махотки дает…
И, собрав со стола, Хима стала стелить постель.
Борису — на лавке; себе — на конике, у него в головах…
Утром Хима проснулась первой. Встала тихо, чуть слышно громыхнула подойником и вышла во двор доить Красавку.
Пока доила корову, и Борис встал.
Умывшись, Борис, как и всегда, сел за стол и выпил кружку парного молока. Потом он взял свои обе сумки и потянулся было к вешалке за картузом, но тут вышла из чулана Хима, цедившая в кринки утреннее молоко.
— Ты куда, Боренька?
Борис не сразу понял ее вопрос.
— А-а… на станцию… — сказал он.
— Так тебя ж уволили.
— Эт-т как уволили?
— Ну, на пенсию, значит.
— А-а! — Борис помялся. — Все равно схожу. За хлебом-то одна цена иттить надо…
— К вечеру сходишь!
— И то…
Борис повесил обратно картуз и потоптался у двери, не зная, чем занять себя.
Процедив молоко, Хима повязала голову цветастой косынкой и вышла в сенцы. Борис постоял в раздумье и тоже вышел следом за Химой.
Хима уже вывела Красавку из хлева, пристроенного тут же, возле сеней, и гладила ее, приговаривая:
— Ну, пошли, дорогая… Ну, пошли..
Хима набросила на рога корове веревку и пошла тропкой от дому на зады. Красавка опустила голову и двинулась за Химой следом.
Последним шел Борис — без картуза, нескладный и какой-то будто потерянный. Они дошли межой до вала, отгораживающего огороды от пажи, и сели тут, в тени ракит.
Вчера тут сидела одна Хима. Теперь они сидели оба — Борис и Хима.
Корова щипала траву.
На паже чернели вязы.
Из-за них не было видно даже частокола, огораживающего кладбище.
«Тише едешь — дальше будешь…»
— Эй, крестничек! Значит, мимо бежишь? Нехорошо, нехорошо… Так-то!
И правда, я почти бежал. Мне надо было сходить к одному из своих учеников — Димке Карташову. Он больше двух недель хворает.
Я спешил: хотелось обернуться до обеда. Пробегаю мимо пожарки, вижу: Авданя на своем посту сидит. Думал, не заметит. А он заметил, окликнул. Пришлось подойти, поздороваться. Все-таки человек из купели меня вытащил когда-то. К тому же Евдоким Кузьмич не какой-нибудь рядовой колхозник, а начальник.
Правда, никто его начальником всерьез не признает. Бабы за глаза называют Авданю наседкой без цыплят. Он знает это, но не обижается: пусть потешаются, коль в голове у них пусто. А кто хоть малость смыслит в жизни, тот смеяться над Авданей не станет. Оно, конечно, на первый взгляд может показаться, что смешная у Евдокима Кузьмича должность: начальник добровольной пожарной дружины. Начальником-то он проведен лишь для оклада, а никакой дружины у него в подчинении нет. Он сам себе начальник и сам добровольная дружина.
Не знаю, как у вас, а у нас в Липягах много таких начальников. Из них Авданина должность самая выгодная. У него хоть небольшое хозяйство: насос, бочка и пара лошадей, но и от этого небольшого хозяйства он имеет большую выгоду. Зарплату деньгами получает — это раз. Теперь другое: у него есть лошади. Без дела они у него не стоят. Огородишко он себе всегда вовремя вспашет, не прочь и соседу удружить — за поллитровку, конечно… И огород вспашет, и сена накосит, и соломы привезет. А ему больше ничего и не нужно. Никогда у Авдани скотины путной не водилось, а как стал на пожарке служить, одних овец развел полдюжины, да к тому еще коровенка, поросенок, гуси — все как положено.
Одним словом, сейчас нет в Липягах начальника выше Авдани. Зная это, Евдоким Кузьмич и ведет себя соответственно. Он не суетится, не бегает по конюшням, по всяким нарядным, а сидит себе на «пожарке» и только и делает, что курит да накручивает свои пышные усы.
В Липягах нет пожарной каланчи, как в какой-нибудь Хворостянке. Пожаркой зовется у нас просторный сарай с односкатной железной крышей. Стоит этот сарай в самом центре села, на бывшей церковной площади, напротив лавки Сельпо. Высокое тут место. Отсюда все Липяги как на ладони видны.