Он снова спровадил самокрутку в рот, попыхал ею. Вздохнув, сказал с огорчением:
— Так и знал: не оставят, черти! — И тут же, без всякого перехода, продолжал: — Чуть свет вбегает в избу офицерик: подъем! А я и встать не могу. Офицер ко мне подскакивает. «Саботаж!» — кричит. Я ему ногу свою показываю, а на ней рана краснющая — самому страх глянуть. Поднялся с трудом и говорю: «Гер офицер, я так торопился услужить господину фюреру, что в спешке обул не свои, а женины валенки, и вот от неудобной обуви растер ногу…» — «Дезертир, собак! Все равно поедешь!» — кричит. Ничего не поделаешь: стал собираться. Правую, здоровую, ногу сунул в валенок, а левую замотал кое-как портянкой, завязал веревкой, вышел. Наши уже лошадей запрягают, и я, ничего не евши, начал суетиться. Напоил, значит, лошадь, впряг. Пока топтался к колодцу и обратно, чую: невмоготу мне стало. А обоз уже вытягивается на дорогу. Снова бежит мимо офицерик, а с ним еще двое, повыше его чином, проверяют. Я опять про свою ногу. Развязал повязку и прямо на морозе всем и показываю. Поглядели те, другие, что чином постарше, и тыр-тыр — переговариваются, значит, по-своему. Но я-то чуть-чуть кумекаю по-ихнему. Рыжий настаивает, что я дезертир, а один из тех, что повыше его чином, говорит, что в санчасть надо. Медпункт тут недалеко был, при станции.
Офицер и командует мне: «Айн минут туда, айн минут сюда!» Это значит — одна минута туда, одна — обратно… Я так обрадовался, что готов был босым бежать. Но сдержал себя: не спеши, говорю себе, фартовый! Еще не все так обернулось — не на свободе пока!.. Иду — одна нога в валенке, а другой валенок под мышкой несу. Не прошел я и трех десятков сажен… Вот как до лавки сельпо осталось до того самого медпункта — и вдруг… и… и…
И вдруг губы у Евдокима Кузьмича дрогнули, и приклеенная к губе его самокрутка неожиданно сорвалась и упала на землю.
В тот же миг я увидел бегущего от магазина Стахана. Он делал на одной ноге несколько прыжков, останавливался, поднимал костыль и, указывая им вдаль, кричал:
— Пожар! Дядь Авдань, пожа-а-ар!
Евдоким Кузьмич вскочил с места, подтянул штаны и оторопело глянул в ту сторону, куда указывал Стахан. Над селом, где-то неподалеку от «круга», что-то горело. В небо тянулся черный шлейф дыма. Сквозь ветви ракит, росших возле дома Змейки, виднелись языки красного пламени.
Крякнув, Авданя побежал к вагонному буферу, висевшему на углу пожарки, и стал ударять по буферу костылем.
Раньше при пожаре били в набат. На всю округу, бывало, звучал церковный колокол. Заслышав гул набата, сбегались с полей мужики, спешили на помощь крестьяне с бочками из соседних сел.
Теперь не то: заметив пожар, Авданя по инструкции должен бить в вагонный буфер, созывая свою добровольную дружину. Но поскольку никакой дружины на самом деле нет, а удары по буферу в селе не слышны, то Авданя постучал немного, больше для того, чтобы придать себе «боевое» настроение, и трух-трух — в пожарку.
Я уже вывел лошадей из конюшни. Мы стали впрягать.
От лавки сельпо, от бывшего здания сельсовета, где теперь помещалась бригадная контора, — отовсюду бежали люди. Кто-то впрягал логун с водой: вдвоем с Авданей мы выволакивали пожарную машину, но дело у нас что-то не ладилось. Я еще затягивал чересседельник, когда повозка с логуном загромыхала по площади. На передке дрог, к которым была прикреплена бочка, сидел Стахан.
Авданя суетился, то и дело чертыхаясь. В довершение всего впопыхах долго не могли найти вожжей. Нашли мы их в углу пожарки: ими была связана охапка сена, не то только что принесенная, не то приготовленная для того, чтобы ее унести.
Наконец все было готово. Тут выяснилось, что на Авдане нет «боевой» формы. Евдоким Кузьмич сбегал в мазанку и вышел оттуда в блестящей пожарной каске.
— Но-о!
Авданя вскочил на козлы, прочно привинченные на передке качалки, и кнутовищем огрел буланого мерина. Тот отбрыкнулся, потрусил спорой рысцой. Под горку бежать было легко, стоило только разогнаться. Меринок почуял это, припустил шустрее. Видно, ему надоело стоять в полутемной конюшне, и то, что мы кричали на него, понукая, тоже веселило его.
Мерин пустился во весь дух.
Колеса тарахтели и подпрыгивали на колдобинах, повозку бросало из стороны в сторону. Поручни качалки, за которые, стоя на задке, я держался, ныряли то вниз, то вверх.
Мы повернули с площади на Большой порядок и понеслись под гору, к пруду. Ветром у меня сбросило с головы фуражку — настолько мы быстро мчались. На самом спуске, у дома Змейки, нас чуть было не занесло в промоину. Авданя вовремя свернул, не то не сносить бы нам своих голов.