Обежит все порядки, явится на баз, ждет-пождет — ни Марьи, ни Анны. Он снова бежит к ним: «Марьюшка, дорогая! Поглядела бы ты, какое просо! Пропадет же, если вовремя не прополем!» — «А по мне — пускай пропадает! — отвечает Марья. — Все равно нам ничего не достанется. А у меня вон картошка на огороде бурьяном заросла. Прополю свое, будет время, схожу на просо…»
Отец готов на колени встать перед Марьей. Уговаривает ее так и сяк, обещает дать лошадь для окучивания картошки, соломы обещает, чтобы крышу у избы перекрыть. Но Марья неумолима.
Он к Анне. У Анны муж с весны поступил работать на «железку». На хлеб у нее есть. Она и слушать не хочет мольбы бригадира.
И так что ни дом, то от ворот поворот! Набегавшись по чужим избам, отец чернее тучи приходит домой. Позавтракав, принимается командовать:
— Бери, Пелагея, грабли, пойдешь к Подвысокому сено сгребать! А вы, — он кивает мне и Федьке, — отправляйтесь к «дубу» просо полоть.
— А еще кто на сено пойдет? — осторожно справляется мать, собирая со стола.
Отец молчит.
Дед ухмыляется.
Мать тоже догадывается, что все бабы отказались выходить по наряду. Она хоть и побаивается отца, но тут и у нее терпение кончается.
— Одна я не пойду, Вася! — говорит мать жестко. — Что я, дура, что ли? Весь день гнуть спину за твои палочки! И ребят бы не посылал. Посмотри, у соседей огороды-то как ухожены, а наш повиликой да сурепкой зарос. Полоть думала. Они помогли бы мне.
Мать не стремится теперь к тому, чтобы заработать побольше трудодней. Наоборот, теперь она по-всякому — правдой и неправдой — норовит почаще остаться дома. Все ее мысли сосредоточены теперь на огороде: как получше удобрить его, как побыстрее вскопать. Одной ей трудно, потому и нас норовит дома придержать. И то: другим колхозникам отец дает лошадей, чтобы посадить картошку, окучить ее, а для себя никогда лошадь с конюшни не возьмет. Боится, что его будут попрекать бригадирством, что, мол, о себе заботится больше, чем о других. И мы вскапываем огород лопатами и окучиваем грядки тяпками. Мать в запальчивости выговаривает ему все.
— Ты мне брось разводить агитацию против колхоза! — кричит в сердцах отец. — Сама погрязла в мелкособственнической тине и детей за собой тащишь! Не выйдет! А ну — собирайтесь и марш на просо!
Мы с Федькой отправляемся к «дубу» полоть просо, а мать идет в луга. Идет не одна: если она попросит, с нею пойдут и Марья и Анна.
Вечером после ужина, когда отец, разложив бумаги, погрузился в свои подсчеты, мать, моя посуду, говорила:
— Не посылай ты ребят на свою прорву! Им учиться надо. Вон Федька семь классов кончил. Подумал бы, куда пристроить.
— Пристроен! — Отец яростно стучит косточками счетов. — Тот ученый, тот убежал в город. А кто землю пахать будет?
— Сам бы и пахал! А то тоже — белоручкой заделался!
Отец пускает колечки дыма и что-то пишет. Мать, продолжая возиться в чулане, разговаривает сама с собой. Вернее, так кажется, что речь ее ни к кому не обращена, а на самом деле она ведет все тот же спор с отцом.
— Что же это такое? — рассуждает она. — Мужики из колхоза бегут. Вон и Ефим и Васька Беленький… Все на станцию устроились. Одни мы… Будто не люди… Сами себе лиходеи. Хлеба-то опять до нови не хватит. Последнюю поневу в Чернаву отвезешь с таким-то мужем. Ребята растут, их учить надо. А разве ушлешь их в город без денег-то?..
Отец сидит понуро, курит, но счетами не стучит, слушает. В другое время он наверняка оборвал бы ее. «Перестань зудеть! — сказал бы он. — Надоела. Завела, как комар над ухом…»
Но сейчас он молчит.
Молчит он потому, что дела в колхозе с каждым годом все хуже и хуже. Нет больше у нас веселого, предприимчивого Чугунка. Его взяли в район, и он вскоре куда-то канул. Говорили, что он посажен как враг народа… Но как бы то ни было, а Чугунок исчез. Вместо него колхозными делами командует Сафрон Коноплин, мрачноватый, крикливый мужик по прозвищу Кипяток. Не будь всего этого, отец не стерпел бы укоров матери. А то молчит.
Поздно. Мы идем спать в мазанку, а мать с отцом остаются в избе. Утром мать роется в сундуке и извлекает из него кусок черного сукна. Недели две в доме непонятная суета. Сушатся на противнях сухари, мать после работы бегает куда-то на село, к родным. Наконец мы узнаем, что Федька едет в Скопин держать экзамены в техникум. Ему шьют настоящие, как у взрослых, брюки с обшлагами, с петельками для ремня. Я же получаю старые его штаны. Они длинноваты мне, на коленях свежие заплаты. Но зато у них два кармана, в один можно напихать жареной картошки, в другой — сунуть книжку, и хоть весь день не показывайся домой.