К вечеру на задах появились какие-то жердочки, и на жердочках полощется свежевыстиранное бельишко.
Женские руки в дом пришли. Значит, дом обжит по всем правилам.
— Теперь и новой своей Бирдючихе рай-каравай строить будет, — шептались бабы. — Одной оставил именье. Другой почище отгрохает.
— А что ж ему, он кузнец. Сам, руками своими, деньгу кует.
И верно, только перебрался Бирдюк, сразу же огородил перед домом палисад; понасажал рябины, клена, сирени. До самых заморозков хлопотал да прихорашивал новые свои хоромы. Осенью темнеет рано. А он придет с работы и все копошится возле дома в темноте.
Казалось, и холод и дождь — все ему нипочем. Закалился он, что ли, возле огня!
Колхоз приобрел технику у МТС. Свезли все машины к кузне, понаставили их у самого пруда. Ни навеса, ни мастерской. Всю зиму работать приходилось на стуже. Председатель подбадривал ремонтников: мол, так и так, зиму потерпите, а там за лето такую мастерскую отгрохаем — не хуже дворца! Говорил председатель, а сам отводил в сторону глаза. Спешил перевести беседу на другое. То попросит скоренько отковать навесы для нового телятника, то поторопит с установкой автопоилок в четырехрядном коровнике — разве мало в большом хозяйстве дел для механизаторов!
Бирдюк соглашался и делал все, что мог.
На отчетном собрании Иван Степанович хвалил механизаторов, особенно Бирдюка. А когда зашел разговор о планах строительства на будущий год, то председатель развел руками: денег на мастерскую нет.
Обычно на собраниях Бирдюк отмалчивался. А тут его, видно, растеребило. Он поднялся со скамьи, прошел к столу, за которым сидел президиум. Снял шапку, повертел ее в руках. Мешает. Не долго думая, положил свой прокопченный во всех дымах треух на стол рядом с новеньким председательским картузом. Эка головища у него! Словно Мамаев курган, высилась Бирдюкова шапка на столе. Он начал уже говорить, но теперь мешали руки. Он засунул было их в карманы ватника, но тут же вынул обратно — неубедительно так выходит. Кашлянул, потрогал усы.
— Э-э…
Все заулыбались. Оно понятно: кузнецу легче работать руками, чем языком. Другие наоборот: говорить для них потребность, чуть ли не профессия; руки у них существуют только для жестикуляции во время разговора. А для кузнеца лучше бы их не было в это время, этих тяжелых, заскорузлых рук!
— Э-э… Денег на мастерскую нет?! Не надо. Подождем. Механизаторы привычны на холоду работать, — заговорил Бирдюк. Правая рука его сначала задвигалась чуть-чуть. Затем, по мере того как он расходился, махал ею все быстрее, все энергичнее. Наконец Бирдюк так размахался, будто стучал молотом по наковальне. — Хуже другое — живем как скот! — Раз, рука со всего маху вниз. Да какая рука — ручища! Пальцы на ней, как сошники у культиватора. Если бы кто-нибудь взялся соскоблить с этих пальцев въевшийся уголь, то, ей-богу, наскреб бы целый пуд антрацита. — Избы наши, посмотрите на них: стояли еще до нашествия татар. Земляной пол. Хорошо, свет со станции провели. А то ведь оконца с божницу. Тут и дети, тут и ягнята тебе. На все Липяги один колодец. А мы про коммунизм речи ведем…
Снова стук. Но теперь уже стучал председатель; стучал вежливо так, карандашиком по графину с водой.
— Не по существу вопроса говоришь, Яков Никитич!
Кузнец повернулся всем туловищем к столу президиума, растерянно заморгал глазами: как же это так, первый раз в жизни заговорил перед людьми — и не по существу?!
— Пусть говорит! — закричали бабы. — Правильно говорит!
— Коровам все удобства: тепло, к каждой морде автопоилку приставили — пей сколько хошь. Лишь молоко давай, — продолжал Бирдюк. — А человек, та же доярка, за версту на себе ведра с водой таскает.
— Ты поди своей молодой крале опять крантик на кухню проведешь! — крикнула с места Таня Виляла.
— У нас не очень-то скоро проведешь. Колодцы-то двадцать сажен глубины.
Бирдюк улыбнулся. Его жестковатое, широкоскулое лицо стало вдруг добрым, как у ребенка.
— Проводил, было время! — с усмешкой отозвался он. — А теперь все, баста! Думал, можно сделать коммунизм и для одного себя. Теперь понял: для сынов, для всех жизнь-то! Если не мы, так хоть дети будут жить как положено.
Бабы после этих слов Бирдюка зашумели; мужики принялись за самокрутки. Минуты две молчали. Но вот кто-то заговорил, будто про себя; ему возразил другой — и…
Кто знаком хоть немного с характером наших липяговских мужиков, тот, наверное, отметил в каждом из них одну очень важную черту: любят они посудачить, особенно когда соберутся вместе. Ну и тут, после слов Бирдюка, как начали, как начали! У каждого свое мнение, свой проект. Один предлагает снова колодцы рыть, другой толкует о водопроводе. А дядя Авданя, мой крестный, тот где-то в газетах вычитал про болгар, о том, как они по-новому, по плану, перестраивают свои села, и давай восхвалять болгар. Надо, говорит, делегацию послать в Болгарию за опытом.