К концу дня они были в областном управлении совхозов и после долгого разговора почти уже выпросили на руки свои удостоверения. Но буквально в последнюю минуту, когда им только и оставалось получить эти самые «корочки» и расписаться за них, судьба избавила их от только что выпрошенной свободы: в кабинет вошел директор какого-то совхоза — и их тут же предложили ему. Новый директор сказал, что с удовольствием возьмет «этих двух молодых людей» на должности помощников бригадиров тракторно-полеводческих бригад, и крыть им было нечем. Да они, в глубине души, кажется, и сами уже были рады такому исходу — кончалась эта их неопределенность.
Вот такое начало получилось тогда там у них с этим «Сталинским». И это было тем более и неожиданно им и обидно, что они-то ожидали самой радушной встречи их, молодых механиков, на прославленной целине, где как раз механизаторов и недоставало.
Обескуражены и в чем-то отрезвлены они были в «Сталинском» и не только отношением к ним Главного. Не раз подходили к ним болтавшиеся возле конторы совхозные прощелыги и с насмешкой, а то и с издевкой справлялись у них «насчет романтики», а после, как повидавшие виды «старожилы», покровительственно советовали: «Дуйте-ка вы, ребята, назад отсюда, пока паспорта в кармане...» И они про себя все еще никак не хотели верить такой вот реальности и недоумевали: что общего у них с теми самыми песенными целинниками, о которых у себя дома в училище, в далеком отсюда районном городке Курской области, так много и говорили и пели они?..
И когда потом в областном управлении совхозов кто-то бросил им, что они испугались, мол, трудностей, он (как более говорливый из них двоих) разгоряченно доказывал тогда, что — нет, уехали они вовсе не от трудностей, а потому, что в «Сталинском» этом они просто не нужны и что там вообще, похоже, никто никому не нужен... Что-что, а горячиться сверх нужного он и всегда умел...
Да ведь и то сказать: как же было ему тогда не горячиться, как им было всем не горячиться, если и тут тоже, в самом областном управлении совхозов, задевались их самые возвышенные, самые святые и светлые чувства.
Хотя о целине и говорила вся страна уже второй год, они, молодые выпускники техучилища, ехали сюда с чувством чуть ли не первооткрывателей, почти тех самых песенных новоселов, — и никакие там трудности не волновали и не заботили их. Наоборот: именно в трудностях и ожидали они получить все то возвышенное, содержательное и чистое, с чем — и только с этим — и связывались у них представления о героической целине. И уж, конечно, ничего такого вот — чванливого, казенного, или вовсе безответственного и бюрократического тут не могло и быть.
А трудности... Они, эти ребята, они и не знали никакой легкой жизни. Война, голод, с детства работа наравне со взрослыми (у них в училище собрались, в основном, ребята из сел) — каких же еще трудностей должны были бояться они?! Да и были они, в общем-то, хорошо воспитаны таким детством и не более сытой и одетой юностью: ничем не пресыщенные, ничего задаром не получавшие, они ожидали от жизни ее радостей не за так, не за красивые глазки — они готовы были сами зарабатывать их. Голодными оборванцами-первоклассниками военных лет заучивали они и с безотчетным детским пафосом звонко декламировали стихи о своем счастливом детстве; в книгах и кино жизнь всегда была более устроенной и справедливой, чем та, какую в реальности знали они, — и должна же была, должна была рано или поздно наступить пора вознаграждения жизнью за их доверчивую веру в нее, в ее справедливость к ним. Чего они еще не имели (а по праву детства должны были иметь), то было уже потеряно; но они были молоды, самостоятельная жизнь только начиналась — и им верилось и ожидалось, что все лучшее — там, впереди, во всей их жизни, начиная с самого недалекого будущего. Осознанно или неосознанно, но они, — так воспитаны! — они ожидали от жизни высшей справедливости абсолютно ко всем, кто по разным причинам был пока обижен или обойден ею, а следовательно, и к каждому из них самих; и они были готовы — о, как хотелось им этого! — в меру своего понимания и своих способностей утверждать эту справедливость. Об этом не всеми и не много, наверное, думалось, еще меньше о том говорилось, но это было, он знает, было почти в каждом из них, было самой их сутью — сутью всего поколения.