Они хорошо, с улыбками, прощаются, кивают друг другу — и каждый следует в свою сторону, к своей цели.
Идет — и «озеро» отступает, все дальше и дальше. Не было, не было ничего в нем — и вот уже призрачный, яркий и фантастический городок. Или, вернее, два: один над «водой», другой отраженный. Чуть позже, подойдя еще ближе, он разглядит: вагончики — голубой и зеленый, и коричневый; и светлую большую цистерну; и строгим порядком серые ДТ-54; и голубые и зеленые сеялки...
И это и будет она, его Вторая бригада. И он остановится и долго-долго будет смотреть на этот их городок: зеленый квадрат нетронутой целины и на нем разноцветные кубики...
И где-то там будут они, ребята-трактористы его Второй тракторно-полеводческой бригады, где он никого-ни-кого еще не знает и с кем, одному богу ведомо, как сложится тут его жизнь...
4
Майский день, солнце, чистое просторное небо. И такая же просторная, тронутая первой дымкой всходов вокруг степь — от сиреневой до чисто зеленой.
И полевей стан их — как чистый акварельный рисунок: густой зеленый квадрат непаханой целины и на нем — голубой, зеленый и коричневый вагончики, две алюминиевого цвета цистерны (теперь уже две, одну при нем привезли), ряд тракторов, голубые и зеленые сеялки, плуги, культиваторы, сцепки борон...
Они отсеялись — за восемь дней почти четыре тысячи гектаров, и теперь, довольные сделанным, отдыхают, приводят себя в порядок.
В их голубом — «бригадирском» — вагончике сейчас парикмахерская. За мастера — Иван Чабаненко. Бреет он — будто всю жизнь был парикмахером, так умело и смело работает он своею опасной бритвой. Уже только по этому, как охотно, просто-таки с удовольствием стрижет и бреет он всю бригаду, в нем виден свой «общежитский» человек.
Ивану лет под тридцать, он женатый, отец двоих детей. Семья на Украине, где-то под Гуляйполем, а он вот тут, на целине — приехал «гроши зароблять». Авторитет у Ивана в бригаде безусловный. Бывалый (на каких только стройках он ни работал — и трактористом, и бульдозеристом, и крановщиком...), рассудительный, надежный. Наверное, мало кто в бригаде, как он, знал тракторы — и уж явно никто больше не шел с такой готовностью разбираться в неполадках чужой машины. А кроме естественной для него необходимости всегда пойти и помочь другому, Иваном двигал еще и азарт специалиста, профессионала: мол, как это так, что не сумеет он разобраться в какой-то там заковыке. И все равно тут: идет ли речь о кропотливейшей какой регулировке или же надо просто-напросто выбить кувалдой неподдающийся палец из гусеницы С-80 (была одна такая тяжеловесная и неэкономичная на полевых работах махина и у них в бригаде). Коренастый, широкоплечий, сильный, Иван, казалось, без всякого усилия управляется с кувалдой.
Сейчас он был в синей, слинявшей от пота майке, и белое его тело казалось слишком нежным для такого богатыря; руки, лицо и шея — заветренные, красные от загара.
Еще был Иван и прирожденным юмористом. Часто сама по себе ничего не значащая фраза, — казалось бы, ничуть не смешная, — произнесенная Чабаненко, вызывала всеобщий хохот, и Иван тоже упивался вместе со всеми своим же умением рассмешить. Да и в самом лице его было что-то, когда сразу угадывается умный, серьезный человек и безобидный весельчак. Вообще же имел он белое заостренное лицо, острый нос, острый подбородок, твердо сжатые губы. Стригся почти наголо, носил короткую светлую челку.
Сейчас на языке у Ивана был он, их молодой помбригадира, и Чабаненко, ко всеобщему удовольствию присутствующих, буквально упивался своим веселым и безобидным подзуживанием.
...— Так ты, Максим, по правде скажи, — спрашивает Иван, а сам тем временем выбривает «под Котовского» Алика Шевцова, — по правде скажи: який бис понес тебя сюды, на эту самую целину? А?
— Хлопец, мабуть, романтику шукаить, — дружески подсовывает шпильку мягкий и доброжелательный Вася Вязовченко.
— А, Максим? — подхватывает Иван и по-доброму, смеющимися глазами смотрит на него. — Той же думал, должно: а дай же и я на нее, на чертяку цию целину побачу, правду пишут о ней, чи нет?! А?
Все смеются.
От души смеется и он, Максим. Всего несколько дней он в бригаде, а свыкся уже с ребятами. И уж, конечно, не обижается, что они нет-нет да и пройдутся по его «романтике», хотя он, понятно, сам и слова этого тут ни разу не произносил. Просто действительно: тут, на месте, все громкое радио-газетное и песенное о целине самими ребятами обыгрывалось не иначе как с юмором. Да и как оно могло еще быть!
— Вот же и я, Максим, як и ты, — продолжает Иван, управляясь с бритвой: — дай же, думаю, побачу на эту чертову целину — шо вонэ цэ такое ист?