И после, в любом случае, перебирая в памяти то свое целинное лето и осень пятьдесят шестого года, он в каждой ситуации так или иначе видел сначала его, Галушко Петра...
А уборочная... Она превратилась для них в один сплошной трудовой день с середины июля и до самого октября, и в этом дне, во всей той страде нельзя выделить ни главного, ни второстепенного — все было обязательным, все было и нужным и главным.
Тем более, что и просчетов в подготовке к уборочной тоже хватило, и самых разных просчетов, порой совсем неожиданных. Так, почему-то, еще когда поднимали вековую целину, никто не догадался оставить возле бригадных станов по два-три гектара этой самой нетронутой целины — какие прекрасные тока можно было б расчистить! Но — не догадались, не предусмотрели, и теперь, тоже с запозданием (командовали директор с главным агрономом), начали выкашивать под тока участки — скашивать дозревавшую пшеницу, сгребать ее тракторными граблями, дисковать стерню, поливать водой и прикатывать катками. Где ж было им навозиться воды одним водовозом с отделения за восемь километров?! А после... Что ж: зерно из колосьев все-таки осыпалось — и к самому началу уборочной весь их ток пророс, зазеленел.
То же произошло и с самой пшеницей, какую надо было косить. Еще где-то там, на элеваторах, семенами, посмешали сорта пшеницы, и вот теперь одни колоски стояли уже спелые, а рядом — совсем молочные, им надо было еще две-три недели дозревать. А тут команда из Кустаная — начать раздельную уборку, класть пшеницу в валки. Метод-то хорош, но к нему они не готовились, не было у них жаток, комбайны ж они готовили к прямой уборке. Всего две жатки было у них в бригаде — их и пустили, а трясти комбайны на этом деле не хотели, знали — уже через неделю не до валков всем будет, успели бы впрямую скосить. Но приехал директор — заставил комбайны выехать. Свалили-таки семьсот гектаров... чтобы оставить их лежать до сентября. Да, только в сентябре брошенные им на помощь солдаты вилами подымали эти валки (при косьбе падавшие как раз на придавленную стерню в широкую колею переднего колеса комбайна, что их там, да еще прибитые дождями, никаким подборщиком было не взять), клали рядом на стерню, а уж потом сюда пускали комбайны с подборщиками.
Но самым тяжелым оказался, конечно, ток. Один за другим насыпались двухметровой высоты широкие длинные бурты свеженамолоченной пшеницы... и было просто страшно за нее: она и сгоралась, и прорастала тут, и гнила. Возить в Кустанай или в Апановку на элеваторы — не хватало машин, да и там, на элеваторах, она тоже горела и гнила, и надо было сначала спасать ее тут, у себя на току, а потом уж переправлять на элеваторы.
Бригадир Павло освободил его от всех других обязанностей и поручил только одно — ток. Плюс человек сорок работниц — девчат из совхоза. И всего два автопогрузчика, чтоб ими «перелопачивать» пшеницу в буртах — перебрасывать ее с места на место, проветривать, охлаждать свежим воздухом.
И круглые сутки они были заняты этим: спасали, что следовало спасать. И мало, конечно, заботились, к а к в ы г л я д и т их ток. И вот из-за этого-то у него и произошла первая и, в общем-то, единственная стычка с директором.
Коновалов будто в первый раз приехал к ним на ток. Вышел из «газика» — все в том же темно-синем плаще, тяжеловесный, медлительный, окинул взглядом бурты, во многих местах по кромке зеленевшие проросшей на земле пшеницей, и ни спросив даже ни слова, что тут и как, сказал ему, помбригадиру:
— Вас в тюрьму надо.
Спокойно так сказал, почти что доверительно. Но со значением: будто он, помбригадира, один и виноват тут во всем.
— Вместе с вами, — не задумываясь, выпалил он директору, весь вскипевший от его обидных и несправедливых слов.
— Вот как? — медленно повернулся к нему Коновалов и смотрел на осмелевшего «молодого человека» с таким любопытством, будто видел какую диковинку и притом впервые. — Вот, оказывается, вы какой?
— Мы делаем все, что можем. И что нужно, — уже увереннее, тверже говорил он. — А эта, проросшая, подождет. Некогда ее подчищать, не до нее. И так людей не хватает.
— Вам, молодой человек, надо поехать и посмотреть, в каком порядке содержится ток в П е р в о й бригаде, — назидательно сказал директор. — Я Вам, считайте, приказываю: найдите возможность съездить и посмотреть.
Так он и уехал, директор. Даже ни к одному бурту не подошел, не проверил, в каком действительном состоянии у них хлеб. Так только — прошелся по краю. Впрочем, может, ему и этого было достаточно.