На столе лежал альбом с фотографиями, он его уже начал листать до тебя, и теперь вы просматривали его вместе: он переворачивал листы, а ты ему называла, кто там был. Потом шло сразу несколько фотографий одного парня, в гражданском и в армейском, солдатском, и на одном снимке с ним была ты. Знакомый твой на снимках был — ничего, приятный парень, высокий, полный, темноволосый; и, похоже, этакий свободный и уверенный в себе. На снимке, где стояли вы рядом, ты, как всегда на фото, была хороша, и еще тебе было явно приятно стоять рядом с твоим знакомым. Он долго смотрел на эти снимки — и уже чувствовал, как начинает в нем пробуждаться какая-то неприязнь к этому парню, хотя он в общем-то и понравился ему. А ты все молчала, не говорила, кто это. И наконец он посмотрел на тебя: такой тоски в твоих глазах он еще никогда не видел!
— Это Женя, — сказала ты. И опустила голову.
Женя... Да, конечно, он уже знал о нем, ты говорила ему, что у тебя был знакомый, сейчас он в армии, но что вы поссорились с ним. И больше ты ничего не хотела говорить об этом, как всегда замолчала, и он не расспрашивал тебя. Но до нынешнего вечера он как-то не придавал значения тому, что где-то был еще и этот Женя.
— Это Женя, — повторила ты, — я тебе говорила о нем. — И в глазах твоих были слезы.
Лучше, искренней, чем была ты в эти минуты, он тебя, кажется, еще не видал. Ты не сдержалась, опустила лицо к столу и расплакалась.
Кажется, и он в эти минуты был психологом и все хорошо понимал.
Да и что тут было не понимать?! Единственное, что помочь он тебе, при всем-своем желании, ничем не мог. А слова — любые слова — тут были неуместны. И он молчал.
— Пойдем на улицу, — сказала ты.
Кое-как ты уняла слезы, и вы оделись. На кухне мама твоя пристально посмотрела на тебя. Ни сочувствия ее к тебе он не заметил, ни недовольства — только вот этот пристальный оценивающий взгляд.
Погода нынче прескверная: мгла, сырость — даже трудно дышать. Огни редкие, тусклые...
Его увольнение кончалось. Он попросил тебя подождать его и побежал к части. К счастью, офицер оказался хороший, сделал все без лишних слов — еще на час продлил ему увольнительную.
Вышел он — и встретил тебя почти у ворот КПП: ты не стала ждать его у своего дома, шла следам за ним до части.
Этот час, Лида... Знаешь, он просто рад, что все это у вас произошло. Вы медленно шли по темным улицам вашей окраины, останавливались и опять шли. На этот раз говорила ты, а он молчал. Ты рассказывала о вашем знакомстве с Женей, как часто он приходил встречать тебя в цех, когда ты работала во вторую смену, как ты прощала его выпивки, и, когда он бывал пьян, ты была единственным человеком, кого он слушал. ...А теперь, сказала ты дальше, его нет для тебя и уже больше не будет, ты сама не захочешь, чтоб он вернулся к тебе.
Твои слова не раз прерывались слезами. Но он, кажется, — он все понимал. Он понимал, что этот самый твой Женя и был всегда причиной твоей молчаливости и замкнутости с ним и что нынешние твои откровенные слезы — это слезы прощания. Прощания с Женей.
А когда вы остановились у твоего дома и ему надо было идти, ты сказала: «Ты мне скажешь, когда будешь уходить от меня? Не уйдешь молча?». И прозвучало это, как просьба. И он ответил тебе, что никогда и ничего не скроет от тебя.
Ему так хотелось бы целовать и целовать твои заплаканные глаза, но разве нынче это было возможно!..»
* * * *А на следующий день он опять был у Лиды, и они все его время проходили по тем же мокрым темным улицам. И почти весь вечер молчали.
Вчера, когда Лида рассказывала ему о Жене, и потом, когда он, вернувшись в казарму, закрылся в комнате ротного и зачем-то записал прошедший вечер в свою тетрадь, он был самым искренним образом рад происшедшему как освобождению Лиды от тяжкой боли своей. Но вот прошла ночь, день — и что-то в нем изменилось, и он теперь просто не знал, что же ему делать дальше и как вести себя. Не приходить к Лиде он не мог: не говоря уже о себе, он знал, что без него ей сейчас будет еще тяжелее. И в то же время он не мог чувствовать себя так, как было раньше: теперь ему все время казалось, что он занимает место другого. И думалось, только это и думалось, что и Лида чувствует то же самое. Да и как тут могло быть по-другому еще!..