Вальгард шумно выдохнул, глядя на меня так, словно я уже повредился рассудком и за мной выехала санитарная бригада Дома Милости Альтарры.
– И почему у меня за все эти годы временами возникает такое чувство, будто ты сгорел вместе с ней на том погребальном костре? – брат пытался вызвать меня на откровенность.
– Может быть, потому что в этом есть доля правды? Часть меня действительно погибла вместе с ней. Потому что теряя того, кого любишь всем сердцем, ты всегда теряешь часть себя. Тот день полностью перечеркнул мою жизнь. С тех пор я никогда уже не был прежним Эриком. Странно, что ты этого не заметил.
– Мы все меняемся с годами, тем более что речь идет о сотнях лет, – философски заметил брат. – Когда-то мы считали, что самая достойная смерть – это гибель на поле боя, как и подобает настоящему мужчине. Мы жили в битвах. А теперь мы живем уже без малого восемьсот лет, наслаждаемся мирной жизнью и о смерти даже не помышляем. Даже в сорок первом на Земле, уходя воевать, мы ведь надеялись выжить. Все меняется, Эрик. Если не все, то многое.
– А что-то остается неизменным, – заметил я. – Вновь и вновь за летом приходит осень. И так будет хоть через тысячу лет. И через тысячу лет мое сердце будет во власти Ингерд. Она обещала вернуться. А я обещал дождаться. Ты же знаешь, я никогда не даю пустых обещаний. Так нас с тобой воспитали.
– Ой, демонова ма-а-ать, – Вальгард закатил глаза. – И снова старые песни о главном. Это глупо. И весьма утопично, – он сокрушенно покачал головой.
– Это не глупости, брат. Перед смертью она говорила, что ее душа будет звать меня, когда возродится. Не так давно я слышал ее зов. Во сне. Мы шли навстречу друг другу в парке Эриналлин, и она звала меня по имени. А потом сказала: «Я здесь». Мне кажется, что Ингерд сейчас жива! Хотя нет, не кажется, я в этом уверен! Она жива и находится в столице Южной империи или, может быть, скоро там будет.
– И поэтому ты в срочном порядке засобирался в Альтарру?
– Именно.
– Это армагеддец, просто полный армагеддец. Ты – наивный придурок, Эрик. Негоже быть наивным придурком в твои годы!
– Дожили! – воскликнул я, стараясь не смеяться. – Младший брат читает старшему мораль и учит жизни!
– А что поделать, если твой котелок совсем того на почве давней любви?
– Армагеддец, чердак, котелок… Ну и жаргон, Вальгард! Ты же аристократ!
– Хренократ, твою дивизию! – огрызнулся братец. – Значит, так, никаких возражений даже слышать не хочу. Так и быть, жду буквально пару месяцев и начинаю знакомить тебя с потенциальными избранницами. Благо, что у Астрид имеются свободные кузины и приятельницы.
– Ох-хо-хо-о-о-о! – я не смог сдержать хохота. – Сводничество по-эсфирски. Ой, умора! Ой, не могу! Держите меня семеро, пока я не упал! Мне осталось только рубашечку погладить и шнурочки затянуть на своем колете!
Меня накрыло очередным приступом хохота. Вальгард устало смотрел на меня, качая головой.
– У тебя жена вот-вот родит на днях, так что я сильно сомневаюсь, что тебе как главе семьи, которая скоро станет многодетной, через пару месяцев будет дело до моей личной жизни, – выговорил я, еле держась, чтобы снова не рассмеяться.
Вальгард в ответ лишь возвел к потолку глаза.
– Раз уж мы заговорили о детях, то у меня к тебе тут просьба небольшая, – начал он. – Я намерен ехать в госпиталь вместе с Астрид, когда придет время, а наша нянька сама недавно стала матерью, и замену ей мы пока не нашли. Не мог бы ты посидеть с Рагнаром и Эйнаром, пока мы будем в госпитале? Ты лучше всех из родни ладишь с близнецами.
– Без проблем, – ответил я брату. – Не впервой. Напишешь, когда у вас все начнется, я приду сразу.
– Что начнется? – заторможенно промолвил Вальгард.
– Кино начнется, Валик! – воскликнул я, захохотав. – О-о-о, я смотрю, ты подустал чуток. Я пойду к себе, мне еще вещи перенести нужно. А ты иди отдохни.
– А тебе не нужна моя помощь с переездом?
– Мне Оля и Стефан помогут, не беспокойся.
Выйдя из портала, я оказался в спальне своей питерской квартиры. В полумраке комнаты луч уличного фонаря освещал портрет, с которого на меня с загадочной полуулыбкой смотрела Ингерд. Этому портрету исполнилось больше пятисот лет, и в первозданном виде его сохраняли чары стазиса, которые постоянно мной обновлялись. Пятьсот лет назад я всерьез увлекся живописью и, освоив это искусство, написал портрет своей жены. Я изобразил ее такой, какой она сохранилась в моей памяти, – гордая и смелая северная принцесса с нежным и чутким сердцем, завораживающим взглядом ярко-зеленых глаз и волной платиновых волос. Ее лебединую шею украшало изящное ожерелье из золота и розовых опалов – мой подарок для нее, с которым она была потом погребена. Ее правая рука держала цветок лирелии с сиреневыми лепестками – эсфирский аналог земной пионовидной розы. Не знаю, почему именно этот цветок мне захотелось тогда изобразить на портрете Ингерд. На Земле лирелий нет, она не знала этих цветов, но почему-то неизменно ассоциировалась у меня именно с ними с тех пор, как я впервые увидел растущие лирелии на лугу неподалеку от усадьбы Вальгарда и Астрид.