Лирическая поэзия Байрона

Таким образом, уроки романтизма не были для поэта бесполезны, как бы он им ни сопротивлялся в стремлении к искусству, которое было бы достойно просветительского века и его высшего, с точки зрения Байрона, художественного завоевания — классицистической сатиры. Старательно подражая Александру Попу и во многих отношениях — по силе, остроте, актуальности политических намеков, по большей гибкости и свободе языка — превосходя его, Байрон, быть может незаметно для самого себя, отступает от классицистического разграничения жанров. Еще Мур обратил внимание на неуместные в высокой сатире лирические пассажи:

Ужели я, что ветреннее всех,
Чуть распознав, где благо и где грех,
В мои лета, когда рассудка щит
От тьмы страстей меня не защитит,
Я тот, кого цветистый рой видений
Манит на тропы ложных наслаждений, —
Ужели я подъемлю ныне глас,
Чтоб он общественное благо спас?

(Перевод И. Дьяконова)

К концу сатиры обличение неожиданно прерывается трогательным излиянием:

Всему прощай! Я снарядился в путь.
Уж ветер паруса спешит надуть.
Предстанут мне за далью горизонта
Столбы Геракла, минареты Понта
И Каф, что в небеса главу подъял
В венце снегов среди величественных скал.

(Пер. Вл. Васильева)

Эти неожиданные отступления[38] оказываются очень близкими почти одновременно написанным и уже цитированным выше «Стансам»:

Все кончено — и вот моя
Трепещет на волнах ладья.
Крепчая, ветер снасти рвет
И громко свищет и ревет…

(Перевод Э. Линецкой)

Субъективность чувства — следствие погружения в себя, отражала те психологические сдвиги, то внутреннее смятение, которое Байрон переживал вместе со всеми мыслящими и чувствующими людьми на рубеже веков под влиянием исторических катаклизмов и быстрого разрушения привычных форм общественного сознания. С этими сдвигами связано возникновение романтического миросозерцания, и частицы его проникают в классицистическую сатиру молодого Байрона. Даже в пределах одного произведения видно, как на языке классицистической поэзии поэт выражает свое понимание гражданской и писательской добродетели, все то, чем он считает себя обязанным быть или стать, и как врывается в этот мир долженствования все то, о чем он сожалеет, в чем раскаивается, — то, что составляет тем не менее часть его самого, пусть нежелательную и обременительную.

Но кто, кроме Мура, заметил эту непоследовательность? Молодой автор расправился со всеми, в ком видел «отступников» от поэтических правил и постоял за честь отечественной литературы. Восстановив свою репутацию поэта, заняв свое место в палате лордов, новый пэр отправился в длительное путешествие.

Глава II «ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД» И НОВЫЕ САТИРИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ. АВТОР И ГЕРОЙ

….путеводимый

Своей блуждающей звездой,

Я кончу век в стране чужой

И не увижу кров родимый.

…………………………………………

Под небом лучшим обрести

Я лучшей доли не сумею;

Вновь не смогу душой моею

В краю цветущем расцвести.

Е. Баратынский

1

Путешествие Байрона продолжалось два года (июнь 1809–июль 1811). Его спутником был одаренный и образованный университетский приятель Джон Кем Хобхаус. В более поздние годы он стал видным политическим деятелем, исповедовавшим радикальные, как тогда говорили, т. е. крайне критические общественные взгляды. Его дружеское чувство к Байрону подверглось впоследствии тяжелым испытаниям и с честью их выдержало. Пока же они оба были молоды и веселы. На борту готового к отплытию корабля Байрон написал смешные вирши:

38

Ср. также:

Я желчи на устах не знал вначале, Перед любым глупцом они молчали, Никто бы натравить меня не мог На гнусных тварей, ползавших у ног.