Опубликование этих стихов, которого Байрон не хотел, по которому невольно способствовал, разрешив своему издателю Меррею напечатать 50 экземпляров для друзей и знакомых, тоже немало повредило ему в общественном миопии.
Оставаться в Англии, где, как предупреждали друзья, натравленная правительственной печатью чернь могла побить его камнями, было невозможно. Перед отъездом Бай-рои написал прощальные «Стансы к Августе», которые кончались так:
Прощальное (пе датированное) письмо к жене он написал прозой: «Только что я простился с Августой — едва ли не последним существом, с которым благодаря тебе я еще могу прощаться. Куда бы я ни поехал — а я еду далеко— ты и я никогда не встретимся ни на этом свете, ни на том. Довольству пси этим и считай, что я все искупил. Если со мной что-нибудь случится, помоги Августе, если же и она к тому времени превратится в звук пустой, помоги ее детям… Она всегда была тебе другом. И помни, ты, быть может, радуешься, что лишилась мужа, по она скорбит о том, что море сегодня и суша завтра разлучаю? ее с братом. Возможно, память подскажет тебе, что когда-то ты мне обещала помочь ей… Обещание не брачный обет. Не нарушай его»[101].
Горечь и утомление переполняли письмо Байрона и его душу. Все было потеряно. Оставалось только покинуть родину. Он думал, что едет надолго. Оказалось — навсегда.
Глава V
ЛИРИЧЕСКИЕ МОТИВЫ
В ТВОРЧЕСТВЕ ЗРЕЛЫХ ЛЕТ
Свободе приют и почет!
Пускай бережет ее разум!
А все тирании пусть дьявол возьмет
Со всеми тиранами разом!
1
Потрясение, пережитое Вайроном, когда ему пришлось при обстоятельствах, которые он считал унизительными и постыдными, покинуть родную страну, а с нею «все, что сердцу мило», неожиданно дало могущественный стимул его творчеству. В Швейцарии, где он провел немногим более полугода, не общаясь ни с кем, кроме поэта Шелли[102] и его семейства, он работал с какой-то лихорадочной энергией.
Свои впечатления от Швейцарии, ее гор и озер он выразил в дневнике, написанном для Августы, и стихами в III песни «Чайльд-Гарольда» (1816). Читатели сразу почувствовали, что герой окончательно перестал занимать автора. Имя его едва упоминается. От первых слов песни, обращенных к малютке-дочери, которую отец почти не видел, и до последних, снова возвращающихся к ней, слышится голос самого поэта, страдающего, негодующего, думающего. Его личные чувства оказываются причастными великим событиям его времени.
Байрон говорит о кровавом поле Ватерлоо, которое проехал на пути к Женеве, и его строфы еще резче опровергают фальшивые восторги патриотических виршей, чем ранее написанная «Ода с французского». Швейцария, озеро Леман и торжественная краса Альпов для Байрона, естественно, ассоциируются с именем «Женевского гражданина» Руссо, предтечи революции, а размышления о ее уроках связываются с грозными и прекрасными пейзажами, прославившими родину Руссо. Они в свою очередь соединяются с пылкими переживаниями его героев, Юлии и Сен-Прэ из «Новой Элоизы», и со страданиями их творца, — как сам Байрон, всеми гонимого странника, с которым он в эти тяжелые месяцы был склонен отождествлять себя.
Природа, любовь, революция, героизм сражающегося, народа, бессмысленность войны, буря в горах и буря в груди поэта — все это составляет в третьей песни захватывающее и величественное целое. В пен появляются новые для Байрона мысли о глубоком внутреннем единстве человека и природы. В первых песнях поэт лишь противопоставлял в духе Руссо и его английских последователен нетленную красоту природы и уродливые деяния человека[103]. Теперь же человек оказывается частью великих процессов, происходящих в самой природе. Байрон пишет «О дивная ночь!.. Дозволь мне стать… частицей бури и тебя!»[104]. Здесь сказалось, по-видимому, влияние натурфилософских воззрений Вордсворта, стихи которого Шелли декламировал Байрону во время их горячих литературных споров, да и самого Шелли.
102
Перси Биш Шелли (1792–1822), так же как Байрон, был вынужден покинуть Англию из-за гонений, которым подвергался не столько за то, что нарушил законы нравственности, оставив первую жену и вступив в незаконный брак со второй, сколько за политическую смелость и антирелигиозную направленность своих стихов, особенно поэмы «Королева Маб» (1813) и трактата «О необходимости атеизма» (1811).
103
В конце XVIII в. широкую известность приобрел афоризм поэта Купера: God made the country, man made the town (Бог создал деревню, человек создал город). Байрон цитирует ее в «Дон-Жуане», но, конечно, знал и прежде.
104
«Most glorious night!.. let me be… A portion of the tempest and ol thee!» — «Чайльд-Гарольд», III, 93. Ср. у Шелли: «Он стал частью того очарования, которому некогда сам придавал еще больше очарования» (Не is a portion of the loveliness Which once he made more lovely — «Адонаис. Элегия на смерть Джона Китса», 1821, строфа 43).