- Ты готов, Трус, сможешь?
Трус стоял белый как мел, по его лицу струился липкий пот, а взгляд словно выхватил нечто в тумане, и никак не хотел выпускать это.
- Ну же, решайся скорее, Трус!
- Я согласен, - наконец выдавил из себя Трус и сразу же почувствовал огромное облегчение. Он решился, теперь самое страшное позади!
- Идите к ратушной площади. Там стоит Большая сигнальная пушка. Она стреляет дважды в день, и еще ни разу за всю историю Города она не подводила горожан. Но никто не знает, что она отмеряет ритм жизни Хозяина. Я не знаю подробностей, но если она когда-либо не выстрелит в положенный час, то Хозяин лишится своей колдовской силы, туман поредеет, и горожане станут свободны. Так что спешите, до выстрела осталось совсем немного. И будьте осторожны, пушка хорошо охраняется.
Безымянный Рыцарь и Трус бросились к ратушной площади.
- Ты владеешь мечом, Трус? - спросил на бегу Рыцарь.
- Конечно нет, ведь я же Трус.
- Тогда сделаем так, я отвлеку стражу, а ты проберись с другой стороны и постарайся оттянуть время выстрела любой ценой, ты понял, любой ценой!
- Хорошо, площадь прямо. Будь осторожен, Непоседа, - и Жалкий Трус исчез в тумане.
Откуда появилась стража, Рыцарь сказать не мог. Он помнит только, что навалились они со всех сторон, и ему пришлось применить все свое умение фехтовальщика, чтобы не дать им себя убить. Он старался производить как можно больше шума, чтобы отвлечь на себя всех, кто охранял Большую сигнальную пушку. И это ему, кажется, удалось, ибо нападавших было столько, что они больше мешали друг другу, чем нападали на Рыцаря. Но, несмотря на то, что отбиваться приходилось со всех сторон, Рыцарь неуклонно продвигался вперед, к пушке. Вот уже чернеет она в тумане, виден факел канонира. Где же Трус? Почему он медлит? Неужели испугался, сдрейфил в последний момент?!
Вдруг у Пушки возникло какое-то замешательство, канонир упал, выронив факел, и лязг сражения прорезал дикий пронзительный вопль. Так можно кричать только наткнувшись на нож. И Рыцарь, привыкший казалось бы ко всему, вздрогнул, ибо понял, в кого у Пушки вонзилась сталь. Крик оборвался каким-то коротким булькающим звуком, похожим одновременно и на смех, и на плач.
Рыцарь осознал, что ему не успеть, он увидел, как канонир поднялся, отбросил тело Жалкого Труса от пушки и взялся за факел. Отчаяние овладело Безымянным Рыцарем, и он с новыми силами бросился на стражников. Вот канонир поднял факел. Поднес его к Пушке. Ну! Выстрела нет! Канонир подсыпал пороху на полку, вновь поднес факел. Порох вспыхнул, но выстрела не последовало! Тогда канонир метнулся к стоящему рядом бочонку с порохом, отшвырнул тело Жалкого Труса, лежащее на бочонке, и сунул факел внутрь, но тот погас! И в этот момент Рыцарь в помятой кирасе и изрубленной кольчуге прорвался к Пушке, ударом меча свалил канонира, и бросился к Жалкому Трусу.
Тот лежал на спине, закрыв глаза, и хрипло дышал. В груди его зияла огромная рана. Его одежда, земля вокруг, бочонок, на котором он лежал перед этим, были залиты кровью.
- Трус, ты жив?
Он приоткрыл глаза и попытался улыбнуться, - Все... он меня мечом,
думал все... - отрывисто, чуть слышно произнес Трус, - кровь как хлынет... на Пушку упал... порох залить... а потом бочонок... чтобы не перезарядили... Успели... теперь все...
- Трус, не умирай, Трус, милый! - Безымянный Рыцарь склонился над холодеющим телом.
- Солнце, смотри, солнце! - Трус вновь открыл глаза, сладко, по-детски улыбнулся и умер. Безымянный Рыцарь поднял голову и увидел, как сквозь изрядно поредевший туман пробивается настоящее теплое солнце.
P.S. Летописец не солгал. Пушка не выстрелила, Хозяин Отеля был побежден, его власть рухнула, но не все захотели покинуть Город. А те, кто ушел, своими рассказами подарили "Нирване" новых постояльцев, и теперь каждый житель Глюкарии может посетить эту золоченую клетку, предварительно получив от нее ключик. А на ратушной площади вокруг Большой Сигнальной Пушки теперь растут кроваво-красные цветы, и все жители знают, что это памятник Отважному Герою.
24
Из жизни древних амфор
Я, видимо, совсем неважный рассказчик1 (скорее, неграмотный писатель - прим. Ред.), потому что постоянно хочется отвлечься от пересказа всех тех историй, которыми меня потчует Непоседа, и рассказывать о том, что предшествовало моей встрече с ним, от кого и когда он их узнал, и еще о всякой значительной и не очень значительной чепухе. И лишь потом переходить к главному2. И все же сегодня я постараюсь быть краток. Началось все с того, что я прочел Непоседе сказку о древней амфоре и оловянной кружке.
- Чье? - осведомился Непоседа, став почему-то фиолетовым и каким-то вязким на вид.
- Сашкино.
- Нет у нас такого глюка! - авторитетно изрек уже желтый Непоседа.
- Да нет же, это же Сашка Швецов написал, сам.
Непоседа покрылся лазурными пятнами, означавшими сожаление, и наполнил комнату запахом свежего сена.
- Швецову - Швецово! - изрек он, а затем как бы про себя, - Кто же это ему проболтался? Видно, Глупыш. Вечно он все в розовом свете представляет.
Я опешил.
- Это Глупыш-то в розовом? А ты тогда в каком же?
Непоседа пропустил эту реплику мимо ушей (или чем он там слушает), а потом непоколебимо изрек.
- Ладно уж, расскажу. Где наша не пропадала. Только учти, я сам это не видел и не чувствовал, а узнал все от старых гномов. Пик рассказал.
Так я узнал историю Древних Амфор. Жили-были Амфоры. Они были совсем еще молоденькие, - всего-то два дня от роду, и поэтому их, еще не окрепших, не налившихся красотой, выставили с десятком их родных и двоюродных сестер3 во дворик под лучи жаркого глюкарского солнца. Все эти амфоры были созданы известным4 Мастером и ждали теперь, когда он начнет их расписывать. Поговаривают, что мастер пел, когда работал, и под его чуткими ловкими пальцами песня замирала, превращаясь в глиняную сказку. Самое удивительное, что ни одна из тысяч амфор, вышедших из-под его рук не была похожа на другие. Пел Мастер веселую песню, и амфора вся сияла, лучилась добрым смехом, улыбками, а была песня грустной, и амфора выходила мягкой, слегка печальной, и всякому, взглянувшему на нее было ясно, что она предназначена для крепкого, терпкого вина.
Скоро, очень скоро наступит день Большого Базара в Порту и Мастер торопился выполнить все свои заказы. Но, даже торопясь успеть, он расписывал каждую амфору так, как любящая мать одевает своих дочек перед воскресной прогулкой. И Амфоры, наливаясь новым, лучезарным светом, превращались в истинное произведение искусства.
А в день Большого Базара все и началось. Мастер погрузил свои творения на арбу и уже хотел отправляться, как вдруг заметил, что из кустов торчит узкое горлышко забытой им самой последней амфоры, которую он даже не успел расписать. Бережно взяв ее в руки, Мастер осторожно уложил ее рядом с остальными сестрами и арба тронулась.
Мастер очень быстро распродал весь свой товар. Разошлись сестрички по разным хозяевам, кто куда разлетелись. А две из них - самая прекрасная из созданных Мастером - Розовая Амфора и самая последняя, не расписанная, попали к Морскому Капитану. Он принес их к себе на корабль, наполнил, тщательно закупорил и запечатал. Вот с этого-то, в общем, и надо было начинать эту историю о Древних Амфорах.
В бурю, которая подстерегла корабль Морского Капитана, валы шли один за другим, перекатываясь через судно, которое, не выдержав их мощного напора, пошло ко дну. И на морское дно медленно опустились уже знакомые нам две амфоры. И потекли годы... Много их было, сначала до Вашей эры, а затем и после. (после Нашей эры??? - прим. Ред.) Для Розовой Амфоры это была по истине настоящая трагедия. Она плакала, стонала, поначалу причитая о том, что она не переживет такой несправедливости, что ее предназначение - поить всех жаждущих. Тем более, у нее внутри чудесное, пьянящее одним своим запахом, божественное вино, прозванное за свой вкус "нектаром богов". Любой сочтет за счастье попробовать хотя бы глоток этого чудного напитка, а она хранит в себе не одну сотню таких глоточков. И все зря! О, как она несчастна, она не переживет этого. Она, самая красивая из Амфор, просто не может жить без восхищения ее содержимым, ей самой, не чувствовать теплых прикосновений ладоней, удивленных, радостных, пораженных ее чудной формой и удивительной красотой. Ох, как же ей тяжело! А эта сестричка лежит тут под боком, ей-то что. В ней всего-навсего сладкая родниковая вода. Да и вообще, вся она какая-то неяркая, не то, что я. Как же мне не повезло! Скоро уж начнут блекнуть краски от морской воды, и я совсем стану похожа на эту серость. Как же мне не повезло!