Тот кивнул. Сенька, вообще, молчун, редко говорил.
— Нормально, Сеня, нормально. Ничего они нам не «пришьют», — Санька ни сколько не сомневался, что все обойдется и на этот раз. Ничего серьезного все равно за ними не было. А «отъехать к хозяину» он не боялся. По авторитетной статье сесть не страшно. — Даже при самом хреновом раскладе, нам только малолетка корячится. Так что, Сеня, ху… мы на них положили, — довольно ощерился пацан. — Ладно, давай покемарим. Завтра видно будет.
И завтра, действительно, стало видно. Только увиденное совсем ему не понравилось.
Сажиных подняли рано утром. Сонных, недовольных, сразу же посадили в воронок и куда-то повезли. По-прежнему, никто и ничего им не объяснял.
— Чертовы красноперые, молчат, как рыбы, — сквозь сжатые зубы шипел Сажин-старший, сидя с братом и военным на заднем сидении автомобиля. — Хрен их поймешь…
— У, завод! — вдруг удивился Сенька, пялившийся все это время в окно. Увидел знакомые места и затыкал пальцем в окно. — Завод!
Санька резко развернулся к окну. Действительно, на территорию завода въезжали. Как раз проехали ворота и сторожевую будку.
— А че на завод-то? — вскинул голову парень. — Чево там забыли? За нашими грамотами что ли? — фыркнул он, довольный своей шуткой. — Мы ведь пролетариат, гражданин начальник. Пашем от рассвета и до заката.
Вышли прямо у проходной, и под конвоем прошли внутрь. Дальше шли по длинному коридору мимо заводских цехов, пока не уперлись в двухстворчатые ворота. За ними, насколько Сажин-старший знал, находился местный зал.
— Проходим, — замешкавшегося Саньку ткнули в спину, заставляя поторапливаться. — И без сюрпризов!
Так ничего и не понимая в происходящем, парень толкнул двери и сделал шаг вперед. Правда, на самом пороге споткнулся, ослепленный ярким освещением из десятка люстр. Его взгляд забегал, натыкаясь на десятки, сотни людских лиц, красный флаги в углах, огромный герб Советского Союза.
— Проходим, не задерживаемся! — из-за спины вновь послышался сухой холодный голос. — Вперед, вон к тем лавкам.
Его брат, вообще притих. Шел, молча, безропотно, как баран на заклание.
— Садимся! Молчим! — на плечи Саньке с силой нажали, усаживая на широкую лавку у стены.
У Саньки от волнения глаз задергался. Слишком уж странно все было. Очень непривычно. Куча самых разных вопросов вертелась в голове. Почему их с братом на завод привезли, а не в следственном изоляторе оставили? Какого черта здесь так много заводчан собралось? А кто те люди на сцене за столом? Но все эти вопросы оставались без ответа.
А потом началось такое, что и подумать страшное…
— Товарищи заводчане, приглашенные, прошу считать открытым выездное заседание судебного совещания при НКВД СССР, — из-за стола на сцене встал высокий тучный мужчина в майорском мундире наркомата внутренних дел. Выглядел внушительно, как и полагается человеку в таком звании. Говорил строго, резко, словно рубил с плеча. — Сегодня слушается дело Сажина Александра Григорьевича и Сажина Семена Григорьевича о саботаже государственного оборонного задания. В составе чрезвычайной тройки судебного совещания майор государственной безопасности Анохин, прокурора Сипова и секретаря…
У Сажина-старшего аж глаза округлились от услышанного. Какой еще саботаж? Чего они там такое говорят? Ни на какой саботаж они не подписывались? Что это еще такое? Это же политические вещи, а не уголовка. Парень, не дурак, соображал, что за уголовку послабление может быть, а за политику сразу кончат.
— Товарищи, в условиях военного времени, когда враг находится у сердца нашей страны — города Москвы — братья Сажины целенаправленно саботировали распоряжения товарища Сталина о выполнении государственного оборонного плана. Под их непосредственным руководством осуществлялось саботирование распоряжений заводской администрации, что в итоге привело к потерям…
Санька Сажин с каким-то ужасом слушал эту речь, понимая, что все идет самому настоящему безумию. Ведь, им с братом «шили» самое настоящее политическое дело, за которое в это время только одно наказание — расстрел.
— … С учетом собранных доказательств тройка признала вину Сажина Александра Григорьевича и Сажина Семена Григорьевича в саботаже государственного оборонного заказа, — продолжал читать постановление майор. — Оба приговариваются к высшей мере социальной защиты, к расстрелу.
В зале стояла такая тишина, что отчетливо слышалось тиканье часов у кого-то из людей на сцене. Молодежь, сидевшая в зале, словно застыла. Лица у всех мраморные, глаза выпученные, едва дышат. Про Сажиных и говорит нечего — краше только в гроб кладут.
— Как же так? Граждане начальники, что такое делается? — Сажин-старший говорил с трудом, заикался, голос дрожал. — Мы же никогда… Слышите? Мы же работяги… Как же можно? Какой саботаж? Сенька, дурак, что молчишь? Сенька⁈
А здоровяк, как сидел, так и продолжал сидеть. Только брючина у него мокрая была, и взгляд какой-то дикий стал.
Глава 29
Наука в помощь…
В тот же вечер, как прошло «театрализованное» представление под условным названием «Суд и расстрельный приговор», Старинов напился. Причем сделал это прямо на заводе и в той самой каморке, что ему отвели. Дождался последнего заводского гудка, вытащил из тумбочки сверток с продуктовым пайком и оставшуюся от прежних хозяев початую бутылку водки. Там же нашелся и стакан.
— Вот так и рождаются легенды про кровавую гебню, — невесело усмехнулся Мишка, наливая водки на два пальца. Поднес к носу, понюхал и тут же скривился от духовитого запаха. — А потом ведь какой-нибудь черт ушастый раскопает в архиве заводскую газету и напишет, что на Московском электрозаводе пачками детей расстреливали за брак на производстве… Ух-ты!
Картины вчерашнего «представления» во всех подробностях стояли перед его глазами. Здесь были и испуганные лица девушек-работниц с первых рядом, боявшихся лишний раз вздохнуть. Были и мертвенно серые лица обвиняемых — братьев Сажиных, с которых вся их показанная смелость и наглость буквально лоскутами слезла. Один со слезами сидел, второй просто напросто обделался.
Особенно жутко было вспоминать, как у них лица менялись. Словно гутаперчивые, их лица меняли маски с необыкновенной скоростью. Наглость и уверенность в себе в доли секунды сменялась удивлением и шоком. Те в свою очередь превращались в страх, а затем и в ужас. Только что оба были уверены в своей полной безнаказанности и бравировали перед всеми своим мужеством, и вдруг оказались совершенно раздавлены. Ни первый, ни второй так и не смогли достойно принять смертный приговор.
Мишка тем временем «намахнул» стакан, и у него чуть глаза на лоб не вылезли. В горле тут же твердый ком встал, дыхание в груди сперло, еле-еле прокашлялся.
— Чего они туда черти добавили-то? Авиационное топливо что ли… Аж жгет все.
Сала из продуктового пайка зажевал, машинально отметив какой-то химический вкус. Американская помощь, похоже.
— Черт, вроде все правильно сделал, а все равно какое-то хреновое чувство… Б…ь, как будто своими руками им расстрельную статью выписал.
Да, все он прекрасно понимал. И то, что в любом случае нужно было заводской коллектив «чистить». И что, оба Сажина, наверняка, рано или поздно присели бы по уголовке, а может бы и под вышку попали. И что, для страны в конце концов старается, а не для себя родного. Только на душе все равно какой-то червячок шевелился и елозил, заставляя метаться из угла в угол.
— Это ведь на фронте все ясно и понятно. Этот в кителе мышиного цвета, значит, в него стреляй, а этого в зеленой гимнастерке не трогай. А здесь свои, да вдобавок зеленые пацаны. В башке у них просто дурь одна… Эх, мне бы времени побольше, я бы тут развернулся, как следует. Из их голов всю воровскую романтику одним махом вывел бы…
Под эти мысли плеснул еще раз на два пальца. Опрокинул стакан и снова сморщился, словно лимон надкусил.
— Они же на зоне совсем испоганятся. Чертова школа жизни… А сколько еще таких оболтусов есть и будет, особенно после войны⁈ Тысячи, десятки тысяч гавриков, оставшись сиротами и бездомными, станут ворьем, душегубами, фальшивомонетчиками, насильниками и всякой другой шелупонью… И оденут теперь этих двоих в телогрейку и ушаночку, и затянут они «Владимирский централ»…