Франциск
Такие люди чрезвычайно редки; теперь я понимаю трудность, которою ты мне грозил.
Августин
И вот когда исчезнут страсти, то желание будет полно и свободно от помех; ибо насколько собственное благородство влечет душу к небу, настолько же по необходимости тянут ее вниз бремя плоти и земные приманки, так что вы одновременно и стремитесь ввысь, и желаете оставаться внизу, и не достигаете ни того, ни другого, разрываясь в обе стороны.
Франциск
Что же, по твоему мнению, надо сделать, чтобы душа, разбив земные оковы, целиком вознеслась горе?
Августин
К этой цели безошибочно ведет то размышление, о котором я упомянул вначале, да непрестанная мысль о нашей смертности.
Франциск
Если я и здесь не обманываю себя, ни один человек не терзается этими заботами чаще меня.
Августин
Новый спор и новая докука!
Франциск
Как? Разве я и в этом случае лгу?
Августин
Я предпочел бы выразиться вежливее.
Франциск
Но в том же смысле?
Августин
Да, не в ином.
Франциск
Значит, я не помышляю о смерти?
Августин
По крайней мере очень редко, и притом так вяло, что эта мысль не проникает до дна твоего злополучия.
Франциск
Я был убежден в противном.
Августин
Обращай внимание не на то, в чем ты был уверен, а на то, в чем должен был быть уверен.
Франциск
Обещаю отныне более никогда не верить себе, если ты докажешь мне, что я и в этом случае верил себе ошибочно.
Августин
Я докажу тебе это очень легко, если только ты решишь искренне признаваться в правде, и сошлюсь в этом деле и свидетеля, которого недалеко искать.
Франциск
На кого же?
Августин
На твою совесть.
Франциск
Она утверждает противное.
Августин
Где поставлен неясный вопрос, там ответ свидетеля вряд ли может быть точным.
Франциск
Какое это имеет отношение к делу?
Августин
Поистине, большое; и для того, чтобы ты ясно понял это, слушай внимательно: нет такого безумца — разве это уже сов сем сумасшедший, — который бы не сознавал подчас бренности своего существования и который, будучи спрошен, не отвечал бы, что он смертен и обитает бренное тело, потому что об этом свидетельствуют и телесные боли, и лихорадочные припадки, а прожить совершенно свободным от них дано ли кому-нибудь по милости Господа? К тому же и похороны друзей, беспрестанно проходящие пред вашими глазами, вселяют страх в душу созерцающих, ибо, провожая к могиле кого-нибудь из своих сверстников, человек неизбежно содрогается при мысли о бездне, куда смертью внезапно свергнут другой, и начинает тревожиться за себя самого, подобно тому как, увидав жилища своих соседей в огне, ты не можешь оставаться спокойным за собственное жилище, ибо, как говорит Флакк:
Еще сильнее будет взволнован тот, на чьих глазах будет внезапно похищен смертью более молодой, более крепкий и более красивый, нежели он сам; он оглянет себя и скажет: «Казалось, ему была более обеспечена жизнь на земле, и однако он изгнан отсюда; не помогли ему ни молодость, ни красота, ни крепость; кто же дал мне ручательство? Бог или какой-нибудь чародей? Конечно, я смертен». И когда то же самое постигает царей и князей земли, людей могучих и грозных, то очевидцы бывают поражены еще сильнее, ибо на их глазах внезапное или длящееся немногие часы смертное томление ниспровергает тех, кто обычно повергал в прах других. И действительно, откуда, как не из этого источника, происходят те поступки, какие совершают при смерти великих людей пораженные ужасом народные толпы и каких много, если помнишь (я хочу кстати вернуть тебя к истории), было совершено при погребении Юлия Цезаря?[268] Это именно — то общее зрелище, поражающее взоры и сердца смертных и наводящее их на мысль о собственной судьбе при виде чужой участи. Прибавь сюда еще ярость зверей и людей, прибавь исступление войн и обрушение больших зданий, о которых кто-то метко сказал, что, быв раньше защитою для людей, они стали для людей опасностью; прибавь бури и ветры в ненастье, и чумное дыхание небес, и все эти опасности, которыми вы всюду окружены на суше и на море, так что вы никуда не можете обратить взор, чтобы не увидать образа смерти.
268
...при погребении Юлия Цезаря? — Светоний. «Жизнь двенадцати цезарей». Петрарка имеет в виду те эпизоды, в которых повествуется о всякого рода бесчинствах римской толпы после смерти Юлия Цезаря.