И если с болью, гневом и слезами
Любить другого больше, чем себя,
Я осужден, вздыхая сокрушенно,
Пылать вдали и леденеть пред вами, —
О, если я от этого, любя,
Терплю урон, — на вас вина, Мадонна.
Двенадцать звезд, двенадцать светлых жен,
Веселых и пристойных в разговоре,
И с ними — солнце — в лодке на просторе[109]
Я увидал — и был заворожен.
Нет, ни отплывший за руном Язон,
Ни пастырь, что навлек на Трою горе,[110]
Такой ладьей не бороздили море,
Хотя о них шумят со всех сторон.
Мне встретилась потом их колесница.
Стыдливая Лаура, ангел тихий,
Чудесно пела, сидя в стороне.
Не всякому подобное приснится.
Кто б их ни вез — Автомедонт иль Тифий,[111] —
Завиднее удел не ведом мне.
Единственный на крыше воробей
Не сиротлив, как я: одна отрада —
Прекрасные черты — была для взгляда,
Других не признающего лучей.
Все время плачу — счастья нет полней,
Мне смех — мученье, яства — горше яда,
Сиянье солнца — тусклая лампада,
На смятом ложе не сомкнуть очей.
Недаром люди говорят, что Лете
Сродни теченье сна, ведь он, предатель,
Несет сердцам покой небытия.
О край благой, счастливей нет на свете,
Чем ты, моей отрады обладатель,
Которую оплакиваю я!
Как распускает вьющиеся косы
Летучий ветерок за прядью прядь
И реет в них, стараясь вновь собрать
И заплести их жгут светловолосый,
Я вижу ясно, и в глаза мне осы
Любовные впиваются опять,
И я мое сокровище искать
Бреду в слезах, обильных, словно росы.
То рядом цель, то снова далека,
То пламень мой, то мир перед очами.
Я падаю. Дорога нелегка.
Счастливый воздух, светлыми лучами
Пронизанный, бегучая река,
Зачем не поменялись мы путями?
Амур десницей грудь мою рассек
И сердце обнажил и в это лоно
Лавр посадил с листвою столь зеленой,
Что цвет смарагда перед ним поблек.
Его омыл сладчайших слез поток,
Он из земли, страданьем разрыхленной,
Превыше всех дерев вознесся кроной,
И к небу аромат его востек.
Растенья благороднейшего корни
С тех пор ношу я в сердце неизменно —
Добро и славу, честь и красоту,
И целомудрие в одежде горней —
И, перед лавром преклоня колена,
Его с молитвой чистой свято чту.
Я пел, теперь я плачу, но едва ли
Так сладостны бывали песни мне.
Я обращен всем сердцем к вышине
И дорожу источником печали.
Превратности терпенье воспитали —
И с униженьем, с гневом наравне
Приемлю милость, и моей броне
Презренье не опасней острой стали.
И пусть ведут обычную игру
Амур и Госпожа и Рок со мною, —
Я буду счастлив мыслями о ней.
Останусь жить, исчахну иль умру —
Блаженней нет удела под луною:
Так сладок корень горечи моей.
Я прежде плакал, а теперь пою.
Мое живое кроткое светило
От глаз моих лица не отвратило:
Амур явил мне доброту свою.
Уж я давно рекою слезы лью,
И пусть мой век страданье сократило, —
Ни мост, ни брод, ни весла, ни ветрило,
Ни крылья не спасли бы жизнь мою.
Так глубока пролитых слез струя,
Так широко пространство их разлива,
Что переплыть его не в силах я.
Не лавр, не пальма — мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.
Я жил, довольный жребием своим,
Считая зависть чувством вне закона,
И пусть судьба к другому благосклонна, —
От мук моих мой рай неотделим.
Но те глаза, чьим пламенем палим,
Страданья все приемлю я без стона,
Мне более не светят с небосклона,
Туман застлал их пологом густым.
Природа, сострадательная мать,
Ужель ты так превратна и жестока,
Чтоб свой побег прекраснейший сломать?
Вся мощь твоя из одного истока.
Но ты, Отец небесный, отнимать
Свой дар зачем позволил силе рока?
Был македонский вождь непобедим,[112]
Но гневу под удар себя подставил:
Вотще Лисипп его победы славил
И с кистью Апеллес стоял пред ним.
вернуться
...И с ними солнце — в лодке на просторе... — речь идет о лодочной прогулке по Роне.
вернуться
...Ни пастырь, что навлек на Трою горе... — то есть Парис, послуживший причиной Троянской воины.
вернуться
...Кто б их ни вез — Автомедонт иль Тифий... — Автомедонт — возница Ахилла; Тифий — кормчий аргонавтов.
вернуться
Был македонский вождь непобедим... — Речь идет об Александре Македонском. Плиний рассказывает, что Александр разрешил только нескольким художникам делать его изображения — Апеллесу в живописи, Лисиппу — в скульптуре. Тидей — один из семи царей, сражавшихся против Фив; будучи раненным в жестокой схватке с Меналиппом, нашел в себе достаточно сил, чтобы поразить его, и, уже умирая, все еще грыз его голову. Этим эпизодом, рассказанным Стацием, воспользовался Данте (рассказ о графе Уголино в «Аду»). По преданию, римский диктатор Сулла ослеп в припадке ярости. Римский император Валентиниан I (364-375) умер от приступа гнева во время приема послов. Аякс — легендарный герой Греции — бросился на меч, разобиженный тем, что ему не достались доспехи Ахилла.