Прежде стены домов не так расписаны были,
И соблазнительных там не было видно картин.
35 Видно, недаром теперь паутина опутала храмы,
Лики забытых богов сорной травой поросли!
Грозных каких сторожей у порога тебе я поставлю,
Чтобы его преступить вражья нога не могла?
Нет, против воли твоей бессильна угрюмая стража,
40 Сторож не нужен для тех, Кинфия, кто не блудит.
Нет, ни жене разлучить, ни любовнице нас не под силу:
Вечной любовницей мне, вечной ты будешь женой.
Кинфия, рада теперь ты, конечно, отмене закона[375]:
Долго ведь плакали мы после изданья его, —
Как бы он нас не развел. Но, впрочем, Юпитеру даже
Любящих не разлучить против желания их.
5 Правда, Цезарь велик, но величие Цезаря в битвах:
Покорены племена, но непокорна любовь.
С плеч себе голову снять, поверь, я скорей бы дозволил,
Нежели ради жены факел любви погасить
Или, женившись, пройти у твоей затворенной двери
10 И об измене своей горькие слезы мне лить.
Ах, какие тогда нагнала б тебе сны моя флейта,
Более скорбная, чем звук похоронной трубы!
Есть ли мне смысл нарождать детей для отчих триумфов?
Кровь моя ни одного воина не породит.
15 Вот если б я воевал в защиту и честь моей милой, —
Мал показался бы мне Кастора конь-великан.
Этим-то имя мое и снискало громкую славу,
Славу, какая дошла до борисфенских снегов.[376]
Только тебя я люблю, люби меня, Кинфия, так же:
20 Будет мне эта любовь даже потомства милей.
Ту, что давно я люблю, из рук у меня вырывают,
Ты же, мой друг, не даешь горестно плакать о том.
Кроме раздора в любви, никакая вражда не печалит:
Лучше убей ты меня, это я легче снесу!
5 Как перенесть, коль увижу ее в объятьях другого?
И не своей назову ту, что моею была?
Знаю: меняется все. И любовь меняется тоже:
Или победа иль смерть в круговороте любви.
Много великих вождей и владык великих погибло.
10 Фивы когда-то цвели, мощною Троя была.
Сколько даров я принес и сколько стихов написал я!
Но непреклонная мне не прошептала «люблю».
Сколько лет я терпел холодность твою безрассудно
И без упрека сносил рабство свое и тебя!
15 Разве меня хоть раз сочла ты свободным? Доколе
Будешь меня осыпать градом презрительных слов?
Стало быть, в юных годах погибнуть ты должен, Проперций?
Что же, умри! А ее пусть твоя смерть веселит!
Душу пусть мучит мою и тень преследует злобно,
20 Пусть оскверняет костер, кости пусть топчет мои.
Иль беотиец Гемон над могильным холмом Антигоны
Разве меча своего, горестный, в грудь не вонзил,
Разве костей не смешал с костями девы несчастной,
Не пожелав без нее в отчие Фивы идти?
25 Но не уйдешь от меня, умрешь ты со мной неизбежно:
Кровью твоей и моей должен быть меч обагрен.
Хоть для меня эта смерть и будет позорною смертью,
В смерти позорной моей сгинешь со мною и ты.
Даже и славный Ахилл, любимой подруги лишенный,[377]
30 Бросил оружье свое праздно валяться в шатре.
На побережье морском он видел бегущих ахеян,
Видел, как Гектор поджег факелом лагерь дорян,
Видел растерзанный труп Патрокла на поле сраженья,
Как разметались его кудри в кровавом песке.
35 Все перенес он в тоске по прекрасной своей Брисеиде:
Вот как терзает сердца боль разоренной любви!
Но, когда пленницу вновь запоздалая кара вернула,
На гемонийских конях Гектора он повлачил.
Так как я ниже его и по матери и по оружью,
Диво ль, что вправе Амур торжествовать надо мной?
Тем, кем он стал, я нередко бывал; но случай — и мигом
Этого выкинут вон, станет милее другой.
Двадцать лет Пенелопа смогла прожить одиноко,
Хоть и достойна была всех женихов без числа;
5 Свадебный день оттянуть помогла ей обманом Минерва:
Все распускала она за ночь, что соткано днем.
Хоть не надеялась вновь она увидаться с Улиссом,
Но ожидала его все же до старости лет.
И Брисеида, обняв бездыханное тело Ахилла,
10 Горестно белую грудь била безумной рукой;
И окровавленный труп своего господина омыла
На Симоэнта песке желтой струею воды,
Волосы пеплом себе покрыла она и Ахилла
Мощные кости своей слабой рукой подняла.
15 Не было тут ни Пелея, ни матери, нимфы лазурной,
375