«И-го-голос пророс…»
И-го-голос проросПокатать глагольное.Меж коммерческих роз —Вёдро колокольное.
Кончилась засуха,Наступила Пасха,Позвонками пробегаютЛаска и опаска.
Мало сна,Но весна красна,Что ни зуб у черемухи – белый клык,И открыты воздушные ложесна,Мутно-нежные, как балык.
В тридцать летМало мне было лет.
В тридцать триБыло дите внутри.
В тридцать пятьВремя пошло опять.
В тридцать шестьВремя себя доесть,Вычерпать свою головуЛожкой столовска олова,
Чтобы в нее налили нового пиваИ доливали снова после отстоя,Чтобы она, словно та олива,Не зимовала сизою и пустою,
Чтобы в зрачке, как солнечный свет в ботинке,Самостояли хоть софринские картинки,Много-цветные,Не то, что иные.
«Банный день стеклу и шинам…»
Банный день стеклу и шинам.Юбки флагами с балконов.Летний воздух с тихим шипомВыпускают из баллонов,
Он линяет, все меняет,Он проемы заполняет,Человекоочертанья в нем, как шарики, висят —Зоны мертвого живогоГода с семьдесят второго,Года с пятьдесят восьмогоНи фига не отражают, а висят-не-голосятНаподобие холодных магазинных поросят.
Эфтим супом я, бывало,Наедалась до отвала,В нем и плавала, и плакала-солила, и спала.Плошка – новою была.
А когда в такой пробел заедешь локтем,Попритронется к тебе прохладным когтемЭта общая священная могила,Лета всехнего бесхозное ложе,Вороватая поддатая малина,Социальная бесплатная одежа.
Топлая младость,Пузырями радость,С прадедами-дедами равная скамья —Лета, любовь моя.
«Голова – ноги – голова – руки – голова…»
Голова – ноги – голова – руки – головаЧто-то, кувыркаясь, выгова,Требует старинные права,Они – многи.
– Как слечу, птицей полечуНад просторами, свиставшими в груди,Покупать в любом ларьке по калачу,Только, тело, ты ладони отведи.
Соскочу, волей покачу,Косогорами оттаптывая бок,Огненной пустыни по плечу,Ледяной долины на лобок.
Я ли, скажи, не колобок?Бог по сусекам заметал,Ставил дойти на холодок,Клал отогреться на металл.
Я – от прабабушки исшел,Я – от прадедушки исшел,Я из родительского тестаВзял, что годится, и пошел.
Все расточил,Лег-опочил,А просыпаюсь —Весь осыпаюсь.
Мне пора, я домойСо страны далече,Если, тело, ты слегка поослабишь плечи.
Тело же в ответ: милый сын,Как тогда, всегда: ай лав ю.Вот тебе нетленной красыПерстень дедовский —На руку мою.
«Каждая тварь в нашей округе…»
Каждая тварь в нашей округе– Цветочна, древесна, кустова —Стоит на ноге, в ледяной подпруге,И выхода ждет простова.
Сирень набирается порохуИ крупного синего праха,И низко проносится – пó руку —Дыхание смертного страха.
Ива стоит растопыра,Разбитая, как корыто:Раззява и простодыра,Но крестиками покрыта.
Вся дворовáя ботаникаЧислится переселенцем,Просит нелишнего пряника,Спит под одним полотенцем.
Воздуха мало-мало,Синь горяча, как сыпь.…И как упоительно пахнет бензином, мама!И как удвоительно пахнет бензином, сын.
«В небе праздничном, безразничном, фольговом…»
В небе праздничном, безразничном, фольговом,В небе жгучем, незапамятном, фольгучемВидно лестницу, приставленную к тучам,Сверху донизу исхоженную словом.
И одное семенит,А другое голосит,А мое на перекладине качается-висит,
Еле держится,Скоро сверзится.
Побегут к нему товарищи с расспросами,Безъязыкими, равно – разноголосыми,С клекотом, с кряктом:Как оно? как там?
А в ответ, как колокол, мычат без языка:– С пятой перекладины такая ммузыка!
«Поезд едет долгой белой горкой…»
Поезд едет долгой белой горкой,Вдоль нее березки и парковки,В более не бывший город ГорькийМимо в землю убежавшей Салтыковки,
Мимо улицы Железно-внедорожной,На нее вовек уже не выдешь,Взгляд не кинешь на ее порожний,В трех прудах колом стоящий Китеж,
Cкорый продолжается с повинной,Тянется-не-рвется пуповиной.