Поэзию Рубцова питает и держит острое национальное чувство, без гордыни, восторженности, а тем более без плакатной демонстративности. Это присуще всем значительным русским поэтам давнего и недавнего прошлого. Полюсы этого присутствия России имеют совершенно различные воплощения. Это и край, где родился, вырастал и жил поэт («За Вологду, землю родную, Я снова стакан подниму!»). Деревня – родина души, более того, души России. Потому при обращении поэта к этим началам всегда ощущается необыкновенный музыкальный подъем, мужественная оглядка на прошлое. Нет часто встречаемой в подобных случаях сентиментальности и воспоминальных туманов. Есть твердая сила.
(«Зимняя песня»)
И всё песни, песни.
(«Прощальная песня»)
Спрашивается, как в такой высокости вдруг встретилась «грязь на дворе»? Но никакого снижения образа и его красоты нет. Наоборот, за счет уместного использования такой прозаичности он становится достовернее и подлиннее.
Рубцов предчувствовал час своей кончины и видел его в тонах апокалиптических. «Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы», – писал Рубцов в 1970 году, уже на пороге своей смерти. Его поэзия не только в последний год жизни, но, в сущности, всегда пронизана горечью, предчувствием конца, близкой смерти, кладбищенской тишины, неразрешимостью трагической загадки жизни. Но такова вся русская поэзия. Такова вся русская жизнь.
(«Зимняя ночь»)
И у Рубцова был свой «черный человек». И дело здесь, разумеется, не в литературных ассоциациях. А вот строфы из лирической пьесы «Посвящение другу».
Как же жить, сознавая все это с раннего детства и до последних дней? Рубцов сам ответил в изумляющем, почти молитвенном стихотворении «До конца».
Владимир Смирнов
Тихая моя родина
В. Белову