Но это уже после смерти… "Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали…" А ведь как он стремился к вам!
В одном из писем к жене Алексей вспоминает стихи "Благословляю всё, что было…". И говорит: "Всё — как бы о себе, о тебе. А.Блок. И это для меня — препятствие. Слишком близка жизнь моего сердца и разума его жизни…" Да, А.Блок близок Алексею. И, пожалуй, ахматовское определение А.Блока подходит и к его наследнику. Алексей Прасолов — тоже "трагический тенор эпохи".
Как-то он в письме сказал: "У меня перемен никаких. Ищу выход…" Выход для себя как человека он нашёл скорбный. Но он избежал участи сегодняшнего выживания. Для него живая смерть не была ужасом. Ужасом была — мёртвая жизнь.
Вадим Кожинов
СУДЬБА АЛЕКСЕЯ ПРАСОЛОВА
Пять лет назад <Напомним: статья В. Кожинова была опубликована в 1983 году. — Прим. Сторожки> впервые был издан сборник стихотворений Алексея Прасолова, достаточно полно представивший творчество этого замечательного поэта. В то время Алексей Прасолов не имел сколько — нибудь широкого и прочного признания — даже в литературной среде. Ныне же имя его звучит весомо и призывно, оно почти неизбежно возникает в любом серьезном разговоре о русской поэзии последних десятилетий.
Очень характерно, что о творчестве Алексея Прасолова с глубоким интересом говорят критики младшего поколения, — критики, по — настоящему вступившие в литературу уже после смерти поэта. Это как раз и свидетельствует со всей очевидностью о подлинной современной жизни прасоловской поэзии. Вместе с тем не могу не сказать о том, что критики, пришедшие «после Прасолова», не всегда верно осмысляют творческую волю и путь поэта, и будет вполне уместно ввести в эту статью элементы полемики.
Но сначала — о некоторых моментах литературной судьбы Алексея Прасолова.
Известный воронежский литературовед и критик А. М. Абрамов в 1966–1967 годах записал несколько своих бесед с Алексеем Прасоловым. Поэт, в частности, рассказывал ему (3 января 1966 года), как незадолго до того в одном московском издательстве ему решительно заявили, что в поэзии «надо стремиться идти по столбовой дороге, а не по обочине», что у него «несовременный стих» и т. п.
Тогда, в середине 1960–х годов, в литературных кругах еще преобладало убеждение, что именно «по обочине» и в отрыве от «современного стиха» идут и такие поэты, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Николай Тряпкин…
Но с лирикой Прасолова дело обстояло в известном смысле еще сложнее. В том же издательстве перед ним было выдвинуто требование: «Рассказывайте о фактах, не философствуйте». Это требование также было вполне в духе времени.
Между тем творчество Алексея Прасолова по самой своей сути принадлежало к той сфере, которую обычно называют «философской лирикой». Термин этот, надо прямо сказать, весьма расплывчат и даже, если угодно, коварен. Ибо в рубрику «философской лирики» попадают и подлинно глубокие поэтические творения, и зарифмованные рассуждения о тех или иных «всеобщих» проблемах. Сошлюсь еще раз на непосредственное наблюдение А. М. Абрамова: «В отличие от тех, кто философствует в поэзии и часто философствует как — то деланно, специально (есть такая беда, мне кажется, и в стихах Винокурова), Прасолов размышляет всерьез… Это философия от жизни».
А теперь слова самого поэта из письма к критику И. И. Ростовцевой (18 октября 1963 года): «У человека нужно время от времени отнимать лишнее, приводя его к основам существования. Иначе он загниет изнутри от излишества мира и перестанет чувствовать его цену…»
В лирике Прасолова — по крайней мере в лучших его стихах — всегда осязаются «основы существования» и истинная «цена» мира. Развивая свою мысль дальше, он говорил:
«Кто умеет держать душу «в черном теле», тот и живет. Но какой дурак в наш век откажет себе во внешнем благополучии, чтобы дать своей душе почувствовать свою первородную связь с миром?..»
Алексей Прасолов, без сомнения, отдал все стремлению обрести «первородную связь с миром». И его стихи неопровержимо свидетельствуют о полной правде следующих его слов из того же письма: «Пусть я ничего не сделаю — я буду честней, чем сделал бы то, что не просвечено природным чувством, природной мыслью, хотя бы просто природным сильным умом, а не выдрессированным интеллектом современника». Или как писал он еще в письме 1962 года: «Не могу принять полностью чересчур утонченную жизнь, оторванную от земли и хлеба».