С другой стороны, глубокая значительность поэтической мысли Прасолова, которая является одним из ценнейших качеств его лирики, в ряде стихотворений оборачивается тем, что называют «многозначительностью» (в крайних случаях этому слову, как известно, предпосылаются эпитеты «мнимая» и «ложная»). Ее признаки есть, скажем, в стихах «Все, что было со мной — на земле…», «Небеса опускались мрачней…», «Отдамся я моей беде…», «Зачем так долго ты во мне…», «И луна влепилась в лоб кабины…», «Не бросал свое сердце, как жребий…» и т. п.
Наконец, мысль поэта иногда чрезмерно обнажена. Он в отдельных случаях слишком увлекался той «цепной реакцией» (мысль сама «приводит другую»), о которой говорит в одном из своих писем. Это характерно для стихотворений «На берегу черно и пусто…», «Уже огромный подан самолет…», «Когда несказанное дышит…», «Я тебя молю не о покое…», «В рабочем гвалте, за столом…» и т. п.
Эти несовершенства и недостатки стихотворений Алексея Прасолова, конечно, могут смущать истинных ценителей поэзии. Но нельзя не видеть, что поэт ставил перед собой предельно трудные творческие цели. Он явно был более склонен потерпеть поражение, осуществляя труднейший, быть может, даже неисполнимый замысел, нежели одержать заранее рассчитанную победу…
И те стихи, в которых он победил, безусловно, будут жить долго. Назову хотя бы такие стихотворения, как «Я услышал: корявое дерево пело…», «Вознесенье железного духа…», «Еше метет во мне метель…», «Нет, лучше ни теперь, ни впредь…», «Мать наклонилась, но век не коснулась…», «Осень лето смятое хоронит…»
«Первородная связь с миром» и размах творческих целей определили покоряющую внутреннюю силу, энергию, мощь поэтического слова Алексея Прасолова. Пусть он и не во всем достигал своих целей — в стихах воплощено, осуществлено героическое устремление к победе.
И последнее, о чем нельзя здесь не сказать. У Алексея Прасолова есть довольно много стихов, в которых ясно проступает прямая и тесная связь с предшественниками — прежде всего с Николаем Заболоцким. В некоторых стихотворениях он прямо — таки воссоздает образный строй, интонацию, даже словарь зрелой поэзии Заболоцкого. Среди этих стихотворений есть, несомненно, очень значительные и сильные — «Мирозданье сжато берегами…», «Я хочу, чтобы ты увидала…», «Одним окном светился мир ночной…», «В эту ночь с холмов, с булыжных улиц…» и др., но все же они неизбежно воспринимаются в той или иной мере как некое повторение, как «подражание», несмотря на то, что внимательный анализ мог бы обнаружить в этих стихах и собственно прасоловское начало. Прасолов как бы выступает здесь в поэтической роли Заболоцкого, не теряя своей собственной человеческой сути. Но, конечно, многие вполне основательно скажут, что так писать стихи не следует.
Как ответить на это? Я хочу не «оправдывать» Алексея Прасолова, но попытаться объяснить, в чем дело. Он всерьез входил в поэзию в те годы, когда классическая традиция в иных литературных кругах считалась чем — то безнадежно устаревшим и ненужным.
Между тем Алексей Прасолов (это явствует из многих его писем) уже в 1962–1963 годах увидел свое призвание как раз в продолжении великой традиции русской «философской лирики» — прежде всего лирики Боратынского и Тютчева, а также «философской» линии в творчестве Лермонтова и Блока.
Но, естественно, вставал вопрос о «современности стиха». И когда Прасолов открыл для себя Заболоцкого, он назвал его книгу «учебником», который учит «мудрости и совершенству». В зрелом творчестве Заболоцкого воплотилась живущая современностью и в то же время сохраняющая столь же живую связь с великим классическим наследием «философская лирика». И, как я думаю, Алексей Прасолов подчас просто не мог удержаться от того, чтобы не пройти след в след по пути Заболоцкого, поэзия которого была неоценимо важным и необходимым звеном в развитии русской «философской лирики», — звеном, непосредственно предшествующим поэтическому рождению Прасолова. И названные выше «заболоцкие» стихи Прасолова должны быть оценены и поняты в этом свете.
Конечно, для Алексея Прасолова важно и необходимо было не только наследие Заболоцкого. В публикуемой в этой книге небольшой статье Алексея Прасолова о Есенине сказано, в частности: «Сергей Есенин — живое, обнаженное русское чувство…»
В своем стиле и тоне Прасолов был далек от Есенина (хотя в его стихах и можно найти такие ноты, которых не было бы, если бы не творил на Руси Есенин). Но то, что он сказал о поэзии Есенина, имеет, несомненно, гораздо более широкое значение. Несколько перефразируя слова Алексея Прасолова, можно сказать, что он стремился воплотить в своей лирике живую, обнаженную русскую мысль.