От боли застонав, паду на пепелище,
Сожгу углями грудь я, венценосный нищий,
Я, судьбы трех миров бросающий во прах.
Иль это только сон, неузнанный в тумане,
А я - всего лишь шут в дешевом балагане,
В улыбке бледных губ скрывающий свой страх?..
А небу и невдомек
Небу невдомек,
что уже полмесяца как пришла весна.
Простуженно кашляя,
небо бросается в город снегом,
липким холодным снегом,
а ветер,
этот промозглый,
гудящий,
по-зимнему мрачный ветер
подхватывает
и куда-то уносит вечер,
во мглу запелёнатый вечер,
оставляя на сердце ночь,
с которой сердцу не справиться,
которая сердцу невмочь.
И сердце,
не выдержав холода,
тоскливого ледяного холода,
впадает в анабиоз,
медленно замерзает...
вздрагивает и замирает...
И, кажется, умирает...
А небу и невдомек,
что уже полмесяца как пришла весна.
Аделаида
Аделаида...
Как шорох и плеск океана.
Как звон колокольчика на пагоде.
Как скрип колеса вечности.
Как шепоток тишины.
Аделаидой назвал я
вон ту звезду на востоке.
И меня не скребет,
как ее называют другие -
Вега, Венера иль, может быть, Альдебаран.
Теперь это — Аделаида,
и это - МОЯ звезда.
Замороженными зимними вечерами
я буду сидеть у окна
и смотреть на мое сокровище.
Я буду слушать как шуршит о песок
шершавый язык океана;
как звенит колокольчик на пагоде
в заснеженном Жикацзэ;
как скрипит колесо вечности,
отсчитывая прожитые кем-то жизни;
как шепчет мне тишина:
Аделаида...
Бычок
«Идет бычок, качается...»
А. Барто
Бедолага бычок, он по досточке шел и качался,
Мерно жвачку жевал, думал тяжкую думу свою.
Нет такого пути, что когда-нибудь, вдруг, не кончался,
Нет такого бычка, чтоб однажды не встал на краю.
Он искал смысла жизни и жаждал, быть может, падения.
А быть может, он взлета в падении этом искал.
А вокруг тишина рассыпалась, как чьи-то виденья,
И таила судьба свой жестокий звериный оскал.
На последнем шагу, замерев в ожидании чуда,
Взором матовым горестно всю свою жизнь пролистав,
Он шагнул в никуда, а быть может - ушел ниоткуда,
Став печальною притчей иль чьей-то надеждою став.
Ах не знал горемыка, с какою доской он связался!
Позабыл, что у всякой дороги, всегда два конца...
Плакал кто-то в хлеву... Кто-то злобно на кухне смеялся...
И звенели ножи. И в желудках стучали сердца.
Вне
Душа мертва. Свершилось преступление...
Стирая с губ несказанное слово,
Стою; и злые призраки былого
Смеются мне в лицо до исступления.
Почить в огне, на углях сожаления,
На грани ожидания иного.
И в одеяниях Бога всеблагого
Сокрыть лицо, чтоб не увидеть тления.
Твердя молитвы вечные как время,
Шептать: "Спаси! Избавь меня от веры!
Мне не по силам принятое бремя..."
Я разрываю ткань небесной сферы...
Но где же Он?.. Вокруг одни химеры
С тоской в глазах... О каиново племя!
Вьюга
Вьюга... Вьюга... Иль вечность просыпалась снегом...
Или время прервало свою бесконечную прыть...
Иль хмельная тоска пронеслась по душе печенегом
И осталась во мне, чтоб коня из души напоить...
Под горящим торшером просыпалась мастью колода,
Отражается в матовом зеркале трефовый туз.
И нелепые мысли, толпою безумного сброда,
Наблюдают как чахнет воздетый на крест Иисус.
Ах похмельная замуть! Нависли усталые веки.
Оброненное сердце застыло в пролитом вине.
Накликают мне смертушку скрюченные человеки
И трубящий архангел давно уж взывает ко мне.
Неприкаянный ветер уносится в небо молитвой,
И простуженный вечер стучится в слепое окно...
Кто-то бросился в ночь, распаленный кипящею битвой.
И сдержать бы коней, да сдержать их уже не дано...
Приоткрытая дверь запускает проснеженный холод.
Но никто не войдет, и напрасно открыта она.
Я и сам уж не помню, когда-нибудь был ли я молод,
И была ли когда в этом мире безумном весна.
Нерасцветшая жизнь умирает на плахе печали.
Налетели года - мою память терзать вороньем.
Я дорогою шел, уводящей за синие дали,
Только путь в синеву оказался нелепым враньем.
А теперь эта вьюга! Иль вечность просыпалась снегом?..
Или время прервало свою бесконечную прыть?..