Иль хмельная тоска пронеслась по душе печенегом
И осталась во мне, чтоб коня из души напоить?..
Я не знаю, не знаю. Но это до одури больно -
Словно кто-то об сердце затачивать пробует нож...
И я вижу: старуха-судьба, улыбаясь довольно,
Продает меня, пьяного, смерти, за ломаный грош.
Город пахнет весной
Мой город опять живой -
Он переболел зимой,
Он больше не пахнет снегами
И ледяными снами.
Мой город пахнет весной,
Мой город пахнет зарей,
Церковными колоколами,
Надеждами и мечтами.
Он пахнет словом "любовь",
И россыпями стихов.
Твоими хмельными духами,
И будущими дождями.
Он пахнет розой ветров,
Извилинами ручьев;
Еще он пахнет блинами
И мартовскими котами.
Город
Когда беременное полнолунием небо
тяжело наклоняется над Городом
и своим дыханием
гоняет по пустынным улицам
обрывки газет,
стаканчики из картона,
и прочий хлам,
когда оно презрительно плюет на Город
сыростью и туманом
и хмурит брови, такие же черные и густые,
как дым заводских труб, -
тогда Город становится совсем беззащитным.
Он чувствует себя маленьким и неуютным.
И мне становится его жаль...
Мне хочется приятельски хлопнуть его по плечу
и сказать ему что-нибудь дружеское,
даже ласковое.
Я жалею его и выхожу на улицу,
хотя знаю, что утром,
когда небо высосет до конца
коктейль из дождя и ночи
и, окосев,
будет смотреть ласково и тепло,
тогда Город снова
почувствует себя хозяином положения.
Он будет презрительно смотреть на меня
миллионами окон,
он будет плевать мне в лицо
бензиновой гарью,
пылью,
и прочей гадостью;
он будет рычать на меня
моторами автомобилей...
И все же сейчас я выхожу на улицу,
чтобы немного его ободрить.
Гроза
Гроза наползает на город
черным удавом;
обхватывает,
душит,
и отпускает,
словно играя.
Потом открывает пасть
и заглатывает,
медленно и постепенно,
этого испуганного кролика,
потерявшегося
в сумерках мироздания.
Дожди и паруса
Неведению слепому вышел срок.
На белом ватмане, внимая вдохновению,
Дитя рисует черной акварелью
Дожди и паруса... И комкает листок.
Прохладной успокоенный постелью,
Он по слогам читает между строк,
Ложащихся на белый потолок,
И верит музыке, навеянной метелью.
И в снах, набросанных легчайшею пастелью,
Он видит угасающий восток
И пепел звезд, упавших в пыль дорог.
И душ, когда-то преданных забвению,
Он слышит неземные голоса...
А под дождем чернеют паруса.
Дрожь
В коконе одиночества
приняв позу зародыша,
питаться соками времени
и не верить в пророчества
Доктора, ничего не смыслящего,
в определении симптомов нужности;
и копошиться в утробе вечности -
знаком вопроса,
факториалом небытия,
символом бесконечности.
Еве (Ты сделана не из ребра)
Ты сделана не из ребра моего, я знаю.
Тебя отлили из стали на каком-то заводе.
Кузнец выковал тебе сердце, а токарь
выточил уши, глаза и все остальное.
Потом тебя водрузили на постамент
как символ единства каст и победы труда,
победы железного сердца над сердцем из плоти,
победы воли над чувством,
победы серпа над яйцами...
Да просто — победы.
Я влезу и встану рядом с тобою,
дождливо дрожа от холодного ветра,
взяв в руки молот, как символ веры
в светлое будущее -
веры в надежды, которые вдруг не обманут,
веры в способности сердца к теплоотдаче,
веры в наивные взрослые детские сказки,
веры в любовь, которая вдруг...
Да просто — веры.
Женщина-кофе
Женщина-кофе приходит ко мне вечерами -
женщина
со вкусом любимого марагоджип.
Обжигающей горечью,
проливаясь в душу, она
лишает меня
отрешенности,
сна,
благоразумия
и тишины.
Распугивая
еще не приснившиеся сны,
рассекая,
как гордиев узел,
сплетения нервов,
все дальше и дальше уводит меня от меня,
приучая
к кофеину своего присутствия.
Становясь моей неизлечимой манией,
становясь моими новыми снами,
запуская часы в обратную сторону,
женщина-кофе приходит ко мне вечерами.