в безумстве
погони за завтра
или
избегания вчера
вдруг
споткнувшись,
матерясь и хрипя,
упасть посреди улицы
обломком толпы,
не чувствуя ног,
и увидеть
в асфальтовой трещине
тихий
пробивающийся
к небу
вьюнок.
Вечер крадется
Вечер крадется
черно-бурым лисом,
принюхиваясь к тишине,
поскуливая
от предвкушения добычи.
Крадется ко мне -
серому мышу
предместий большого города,
путающему следы
в безнадежной попытке скрыться.
Нервно лизнув водЫ
из туманного озера,
припадает к земле,
а глаза - лукавы и пасмурны.
И как бы я ни старался
спрятать себя - в переулках,
в подземке,
в подъезде
в работе,
во сне, -
он найдет меня,
и мой одинокий писк
станет прощальным гимном
уходящего дня.
Колыбельная
Спи.
Я выключу всех петухов
в радиусе километра.
Спи.
Я разобью все фонари,
чтоб не светили всуе.
Спи.
Я из рогатки собью луну
и пинков надаю ветру.
Спи.
Я морским узлом завяжу
Звонкие дождевые струи...
Спи...
Я буду твоим сном -
цветным,
эротическим,
сладким...
Бесшабашным
котом
мартовским
(Мр-р-р!)
на нежности падким...
Везде, куда смогут добраться
мои очумелые губы,
затлеют
на бархатной коже твоей
терпкие поцелуи...
А руки,
мои загребущие руки,
теряя сознание
от встречи
с тайными тайнами
твоего мироздания,
заблудятся в чаще волос...
И дрожью
и стоном
и звоном
падающих с неба звезд
станет душа,
готовая вспыхнуть...
Эй, любимая,
радость моя,
может быть хватит дрыхнуть?..
Ревность
Рассвет,
белым котом,
забрался к тебе на колени.
Ты ласково гладишь его,
а во мне просыпается ревность.
Я тоже хочу быть котом,
но только -
полуночно-черным;
и так же
лежать у тебя на коленях,
дремотно мурлыча,
и впитывать кожей
твои осторожные пальцы,
блуждающие
в сумраке моих сновидений.
Уверовав в бессмертие души
Уверовав в бессмертие души,
ступить в прохладу старенькой церквушки,
где благостно-смиренные старушки
о чем-то молят Господа в тиши.
И там, в себе, в нехоженой глуши,
дойти до позаброшенной избушки,
где тихий мальчик, позабыв игрушки,
извечных истин угли ворошит.
Крестясь несмело, встать под образами -
глаза в глаза; о времени забыть
и чувствовать, как неразрывна нить
протянутая жизнью между нами.
Не обмануть ни делом, ни словами.
И всех грехов уже не искупить.
Горьки губам разваренная сыть
и кровь Его вприпивку со слезами.
А уходя и оглянувшись вдруг,
"Храни тя Бог!" услышать и в волнении
почувствовать, как ранит раздвоением
колоколов в лазурь летящий звук.
Осмелиться и заступить за круг,
очерченный удушливым сомнением.
Бессмертие души, с благословением,
как боль принять из почернелых рук.
Шепотом
Во сне твоем, где кружат звезды-птицы
над скриплой каруселью мироздания,
улягусь я на покрывале ночи,
под голову нарвав прозрачной ваты
из облаков, стремящихся к рассвету.
Улягусь где-то на краю дороги,
отбросив посох, - пилигрим усталый, -
и буду слушать тихий шорох ветра
в цветах и травах, что в меня врастают.
В цветах и травах, где угаснут звезды,
упавшие с небес листвой осенней,
останусь вечно придорожным камнем.
Навек в тебе, навек в твоих объятьях;
и пусть застынет время мертвой глыбой...
Я снюсь тебе?.. Молю, не просыпайся!
Вечер ре-мажор
Лазурное небо кокетливо смотрится в лужи.
Иду переваривать наскоро съеденный ужин.
Доволен собой, воробьями, девчонками в платьях,
Готовый обнять или сам замурлыкать в объятьях.
Очищен минувшей грозой и наивен, как в детстве,
Я против войны, наводнений и всяческих бедствий.
Я за: полусонный июнь, воробьев и девчонок,
За кошек, сирень, вкусный ужин и счастье с пеленок.
Позволив себе сигарету и легкость походки
(Как следствие рюмки за ужином выпитой водки),
Я просто иду. Я бесцелен, как ветер в пустыне.
Я прост и обычен, вовеки и присно и ныне.
В лазурное небо смотрю и не прячу наива,
А там, в вышине, где все ясно, светло и красиво,