Пусть Мицурину избушку
Окружает лес полыни.
Дай в подружки ей лягушку,
Мотылька из летней сини.
Подари ей кисть и краски
И бумаги белой тоже —
Пусть малюет без опаски
Вкривь и вкось во славу божью!
А как будет все готово,
Въедет папа в домик новый.
ПЛУГ
© Перевод Н. Стефанович
Кто изобрел тебя, мой плуг,
Чтоб возрождать бесплодные долины,
Чтоб жизнь проникла в недра мертвой глины
И чтобы расцветало все вокруг?
Чьи руки землю бороздят?
Кто первый на рассвете вышел в поле,
Межами разделив его раздолье?
Кто угадал, что хлеб насущный свят?
Кто под дождем, топча густую грязь,
Во мгле холодной разрезал впервые
Равнины дорого́й пласты сырые,
Надеясь, проклиная и молясь?
Ждет урожая бедный человек.
Он пашет, жнет, в бразды бросает семя…
Он в радость обратил и это бремя
И потому прославился навек!
ВЕЧЕР
© Перевод Э. Александрова
Шестиногой бородавкой,
Осторожен и упруг,
В пыльный угол свой над лавкой
Возвращается паук.
Мал, а тоже ведь забота:
Умудрись не спутать ног!
Здесь, за кринкой большеротой,
На гвозде — его домок.
Подружиться нам непросто:
Для него я — праздный звук.
Отчего велик я ростом?
И зачем так мал паук?
ПЕЧАЛИ
© Перевод И. Гурова
Печален дьякон Иакинт.
Сквозь переходов лабиринт
Он вором, татем во Христе
Бредет за братией в хвосте.
Он плотью согрешил, поправ
Монастыря святой устав.
Он чувствует, крестясь все чаще,
Что стал он падалью смердящей.
Хоть смотрят, как всегда смотрели,
Со стен больные акварели,
Ему теперь святые лики
Твердят, что грешник он великий.
Ведь иноки монастыря,
Усердьем ревностным горя,
Семь дней святых страстей Христовых
Терзали плоть в трудах суровых.
А он всю ночь провел в веселье,
Скрыв девушку живую в келье:
Грудь — как упругие тюльпаны,
А бедра — лютня из Тосканы.
Всевидящий и грозный бог
Их на рассвете подстерег
И с неба, бросив сотни дел,
Сквозь щелку на нее глядел.
ПСАЛОМ («Моя вина, верней, моя беда…»)
© Перевод Э. Александрова
Моя вина, верней, моя беда,
Что рвался я к запретному всегда,
Тянулся алчно к недоступным благам.
Прикрытый черной полночью, как флагом,
В мечтах, во сне, со сжатым кулаком
Входил я в город, крадучись, тайком,
И грабил там с жестоким наслажденьем.
По молчаливым мраморным ступеням
Упруго и легко скользил мой шаг,
А полночь, раздувая звездный флаг,
Разбойные деянья прикрывала
И усыпляла стражу, что стояла,
На копья опираясь, за углом…
Когда ж с добычей мчался я верхом,
То похищал в придачу торопливо
И женщину с каштановою гривой,
Таящую под шорохом шелков
Тугие ежевичины сосков.
Нет, никогда, — теперь ли, в детстве ль
праздном,—
Доступное не жгло меня соблазном.
Мой вкус, мой ум, весь мой духовный склад
Их пропитал насквозь бунтарства яд.
На скалах сплю я, льдом обогреваюсь,
В слепую темень факелом врываюсь,
Оковы рву, тревожа лязгом ночь,
И ржавые замки сшибаю прочь.
На высоте, беря за сопкой сопку,
Ищу отвесней склон, труднее тропку
И на пути к опасной крутизне
Тащу с собой всю гору на спине.
Но настоящий грех мой, всемогущий,
Куда непоправимей предыдущих!
В жестокой страсти — все ниспровергать —
Я руку на тебя дерзнул поднять.
Задумав разорить твою обитель,
Чуть было власть твою я не похитил,—
И вдруг, уже стрелой тебе грозя,
Услышал, как сказал ты мне: «Нельзя!»