Абу-Исхак, которого летописи тех времен рисуют беззаботным прожигателем жизни, был свергнут в 1353 году, а впоследствии казнен Музафферидом, эмиром Мубарез-эд-Дином. В Ширазе, ставшем с этого года Музафферидской столицей, были заведены совершенно новые порядки, запрещены вино, музыка и т. п. Летописи сообщают, что в городе было совершено много казней.
Каково было в это время положение Хафиза, неизвестно. Никаких произведений, посвященных Музаффериду, в диване (сборник стихов) Хафиза нет. Однако там есть несколько выпадов по адресу некоего мухтесеба (так именовались специальные полицейские чины, наблюдавшие за благочинием в городе и за благонравием населения). Такой же выпад по этому же адресу имеется и в относящемся к тому же периоду робаи тогдашнего наследника престола эмира Шах-Шоджа, который тоже был поэтом и тоже тяготился введенными отцом стеснениями. Возможно предполагать, что кличка мухтесеб была вообще придана в Ширазе Музаффериду. Этот жестокий, властный, но очень энергичный старик, почти всю свою жизнь проведший в походах, не пользовался, по-видимому, никакими симпатиями ни в городе, ни в семье. Его сын Шах-Шоджа в 1358 году сверг его с престола, выжег ему глаза и, вступив на престол, отменил все заведенные отцом строгости, — в первую очередь запрещение вина. Вступление на престол этого нового государя Хафиз приветствовал рядом газелей. В течение долголетнего царствования Джелаль-эд-Дина шах-Шоджа (1358—1384), также как и в царствование его племянника шаха Мансура (1388—1393), Хафиз занимал такое же положение, как и при Инджуидах. В это время Хафиз был уже стариком, но все еще оставался живым и остроумным собеседником, сохраняя замечательную свежесть мысли. С Мансуром у него были, по-видимому, самые хорошие отношения. Все творчество Хафиза свидетельствует о высоком уровне культуры Ирана в эпоху, непосредственно предшествовавшую нашествию Тимура — Тамерлана. Хафиз умер за три года до этого события. Но с Тимуром, когда тот приходил в Шираз в первый раз, в 1387 году, он встретиться мог. Летописцы той эпохи ни о какой встрече Тимура с Хафизом не упоминают, но о ней уже давно создали на Востоке легенду. К прибывшему в Шираз Тимуру привели одетого в дервишское рубище автора знаменитой газели, начинающейся стихом:
Если та ширазская турчанка примет мое сердце, я за одну темную родинку на ее щеке подарю и Самарканд и Бухару...[2]
Тимур разгневанно спросил его: «Я покорил весь мир ради возвеличения Самарканда и Бухары. Как же ты смеешь их раздаривать за какие-то родинки...»
«Повелитель мира, — отвечал поэт, поклонившись до земли, — ты сам видишь, до какой нищеты я дошел из-за такой расточительности...»
Находчивость Хафиза заставила Тимура сменить гнев на милость.
Подавляющую часть дивана Хафиза составляют газели. Их число в «канонизованном» диване, состоящем из 693 отдельных вещей, — 573; остальное составляют робаи (69), отрывки, т. е. те же газели, только без внутренней рифмы в первом стихе (42), месневи (6), две касиды и один мухаммас.
Газели, как и робаи, — чисто персидская стихотворная форма; она встречается у персидских поэтов уже в XI веке, но наибольшего совершенства достигла у Хафиза. До Хафиза непревзойденным мастером газели считался Са'ди; с последним конкурировал только Сельман Саведжи. Но с появлением Хафиза даже Са'ди отошел на второе место. Остальные же поэты были настолько забыты, что сейчас, например, в некоторых очерках истории персидской литературы можно встретить заявления, что зачинателем газели был Са'ди. Газель — это произведение с определенным расположением рифм, притом определенного размера и определенного внутреннего строения. Наибольшее сходство она имеет с сонетом, но с тою разницей, что — в отличие от сонета — она, будучи определенного размера, может быть все-таки различной длины. У Хафиза ее длина — в большинстве случаев семь, реже восемь, часто — девять, десять, одиннадцать двустиший. Встречаются иногда газели и меньшего размера (пять-шесть двустиший) и большего, т. е. выше одиннадцати, но их уже типичными считать нельзя. Необходимо заметить, что Хафиз при жизни своих стихотворений не коллекционировал. Собраны в диван они были лишь впоследствии, уже после его смерти, его современником и почитателем, неким Голендамом. Но в том виде, в каком его составил Голендам, диван Хафиза до нас тоже не дошел. Нынешний, так называемый «канонизованный», диван Хафиза составлен на основе позднейших рукописных списков, подвергшихся уже при переписке и неизбежным искажениям и — в еще большей степени — интерполяциям. Об этом свидетельствует уже то обстоятельство, что в старейших рукописях дивана Хафиза число газелей вовсе не доходит до 578, а колеблется в пределах четырех сотен. Четверостиший там тоже не 69, а около сорока. Критического издания Хафиза до сего времени еще нет, и появления его можно ожидать лишь теперь, когда в Иране вновь начинает возрождаться интерес к родной литературе. На Востоке диван Хафиза до конца XVIII века распространялся исключительно рукописным путем. В 1791 году в Калькутте вышло первое его литографированное издание под редакцией Абу-Талеб-хана. Вскоре литографированные издания начали появляться одно за другим в Индии, Египте, Турции и в Иране. Их вышло по настоящее время не меньше сотни. Одно из лучших — Каирское (Булакское), вышедшее в 1834 году в трех томах с турецким переводом и турецким же комментарием, составленным в XVI веке Суди. Это издание послужило основой для известных европейских изданий Брокгауза и Розенцвейга-Шваннау.