Ничто — прелыценья дивных глаз
красавицы любой,
О кипарис мой, пред тобой,
сияньем грез одетым.
Бессмертен тот, чье сердце вдруг
любовь зажжет огнем —
Так предназначен ведь и я
судьбою к долгим летам.
Боюсь, что в «день ответа» хлеб,
что шейхом разрешен[13],
Не будет влаге предпочтен,
что держат под запретом!
Прелестен взгляд пьянящих глаз,
что сердце взяли в плен —
Вот опьяненью и дана
управа над поэтом!
О ветер, если пробежишь
ты друга цветником,
Смотри — к любимой не забудь
зайти с моим приветом,
Скажи: «Зачем не хочешь знать
ты имени его?
Пройдут года, и кто о нем
вспомянет в мире этом?»
Хафиз, любви приманкой брось
зерно твоей слезы:
Авось и песенка тебе
той птичкой будет спета.
И неба синь и свет луны —
творенье все вокруг —
Хаджи-Кавама добротой
и милостью согрето[14].
«Я тысячи дел совершил...»
Я тысячи дел совершил,
чтоб ты стала мне другом,
Чтоб скорбному сердцу
награду дала по заслугам,
Чтоб ночью однажды
наперсником бедного сердца
Влюбленного грустную
ты посетила лачугу!
Чтоб светочем стала глазам ты,
без сна истомленным,
Поверенным духа,
что предан надеждам и мукам,
Чтоб в грезе ночной
увидать мне мечты совершенье,
И призрак мечты
не исчез бы, рыданьем испуган.
Чтоб жалобу я
на рубин твоих уст приносил бы
Тебе — и не вышла б она
из влюбленности круга!
Чтоб ты государем моим
перед всеми блистала,
Кто в гордой красе
раздает повеления слугам.
Лань солнца была б
на охоте мне жалкой добычей,
Коль серну, как ты,
я настиг бы средь зелени луга!
Когда поцелуя,
что губки сулили, не дашь мне —
Смотри, объявлю,
что долги свои платишь ты туго!
К лужайке, где руки
протянут кумиры влюбленным,
Приди, чтобы не был
своим я кумиром поруган
Прославлен Хафиз,
но согласия если не дашь ты —
И малой цены
не придам я стихов моих звукам.
«Когда та милая турчанка...»
Когда та милая турчанка
мое бы сердце приняла[15] —
За родинку на дивной щечке
я б отдал царства без числа!
Эй, кравчий, лей, что там осталось —
не сыщем мы в долинах рая
Счастливый берег Рокнабада
иль сад такой, как Мусалла!
Ах, эти шустрые певуньи,
что всем вокруг умы смущают —
Терпенье сердца расхищают,
как турки — яства со стола!
Красе возлюбленной не нужно
моей любви пустого дара —
Без притираний, краски, мушек
она всех более мила.
Пой о вине и о плясуньях
и не ищи разгадки мира:
Не развязал и не развяжет
никто заветного узла.
Красы Юсефа видя силу,
я понял рока неизбежность,
Что Зелиха стыда завесу
хранить от страсти не могла[16].
Меня бранишь ты зло, но радость —
прости мне бог, в гневливой речи:
Рубинам сладких уст пристойна
и эта горькая хула.
Мой друг, внимай же наставленьям —
для юных душ всего дороже
То слово ценное совета,
что старца мудрость изрекла.
Хафиз, нанизывай, как жемчуг,
стихи напевные газели —
Чтоб в небе звездным ожерельем
тебе рассыпалась хвала.
«О ветер утра счастливого...»
О ветер утра счастливого,
сторонкою той, что ты знаешь,
Пройдись ты в тот переулочек,
той самой порой, что ты знаешь.
Ты вестник тайны единственной,
к дороге взор мой прикован,
Прошу я — не смею приказывать,
так все мне устрой, как ты знаешь!
Скажи, что душа чуть жива еще,
скажи: «Ты ему, ради бога,
В рубине твоем жизнедательном
дары открой, что ты знаешь!»
Слова написал я в записочке,
чтоб взгляд чужой их не понял,
Сложи их ей, благодетель мой,
в понятный строй — как ты знаешь:
«Как мне, о краса, не надеяться
на пояс твой златотканный —
вернуться
14
Эта газель, помимо традиционного упоминания имени автора в концовке, содержит нечто вроде дополнительного посвящения некоему Хаджи-Каваму — по-видимому, вельможе, которого поэт хотел почтить своей признательностью.
вернуться
15
вернуться
16