Я клянусь стрелой и луком:
пусть любым подвергнусь мукам,
пусть в геенну попаду
от тебя я не уйду!
В чем секрет столь жгучей страсти?
В чем причина сей напасти?
Очевидно, в том, что ты
воплощенье красоты.
С чем сравнить тебя я вправе?
Ты — алмаз в златой оправе.
Твои плечики и грудь
могут мир перевернуть.
Ты — редчайший самородок!
Носик, губки, подбородок,
шейка дивной белизны
для лобзаний созданы.
Нет! Покуда мир не рухнет
или солнце не потухнет,
изменять тебе — ни-ни!
Ты сама не измени!
РАЗДОР МЕЖДУ ЧТЕНИЕМ КНИГ И ЛЮБОВЬЮ[42]
Преуспев в учении,
я, посредством книг,
в беспрестанном чтении
мудрости достиг.
Но, сие учение
в муках одолев,
я познал влечение
к ласкам жарких дев.
И, забросив чтение,
тешу плоть свою:
нынче предпочтение
девам отдаю.
Да… И тем не менее
(хоть в любви везет)
тайный червь сомнения
сердце мне грызет.
Что мне, — по течению
безрассудно плыть
иль, вернувшись к чтению,
гением прослыть?
Ну, а развлечения
бросив целиком,
можно стать из гения
круглым дураком!
«Только через чтение
к счастью путь лежит!»
в крайнем огорчении
разум мой брюзжит.
«Быть рабом учения
глупо чересчур»,
не без огорчения
шепчет мне Амур.
«Слышишь! Прочь смущения!
Розы жизни рви!
Радость ощущения
в воле и в любви…»
В дивном озарении
начертал господь,
чтоб сошлись в борении
разум, дух и плоть.
«Я с тобой, ты со мной…»[43]
Я с тобой, ты со мной
жизнью станем жить одной.
Заперта в моем ты сердце,
потерял я ключ от дверцы,
так что помни: хошь не хошь,
а на волю не уйдешь!
«В утренней рани почудилось мне…»[44]
В утренней рани почудилось мне:
сторож запел на зубчатой стене…
Слышишь, дружок?
Утро уже протрубило в рожок
та-ра-ра-ра!
Значит, пришла расставанья пора,
милый ты мой!
Ночь от недобрых, завистливых глаз,
словно сообщница, прятала нас,
кутала тьмой.
Горькие слезы застлали мой взор.
Хмурое утро крадется, как вор,
ночи вослед.
Проклято будь наступление дня!
Время уводит тебя и меня
в серый рассвет.
«Вновь облетела липа…»[45]
Вновь облетела липа, и лес осенний гол,
но милый не вернулся, но милый не пришел.
Смолк в рощах голос птичий, мир холодом сражен.
Мой милый стал добычей неверных чьих-то жен.
Он с ними шутки шутит, мне жизнь, что ночь, черна.
Он с ними спит и кутит, а я ему верна.
Они его морочат! О, глупенький птенец!
Чего же он не хочет вернуться наконец?
Горька моя утрата, не счесть моих скорбей.
Промчались без возврата дни юности моей.
ЖАЛОБА ДЕВУШКИ[46]
Повеял утренний зефир,
теплом обдав холодный мир.
Запели птицы веселей
в лиловом воздухе полей.
В наш неуютный, хмурый край
пришел веселый братец май,
пришел он, полный юных сил,
и все вокруг преобразил.
Надев цветастый свой камзол,
он устелил цветами дол,
одним касанием руки
из почек выбив лепестки.
Уже глухая глушь лесов
звенит созвучьем голосов,
и гимны слышатся окрест
в честь женихов и в честь невест.
Когда я слышу этот хор,
когда я зрю цветов узор
и пробужденье познаю,
теснят рыданья грудь мою.
Ужель весь век томиться мне
с моей тоской наедине,
приняв жестокий приговор?!
И глух мой слух. И слеп мой взор.
О, разлюбезный братец май!
Спаси! Помилуй! Выручай!
И, чудо-ключиком звеня,
на волю выпусти меня!
вернуться
43
«Я с тобой, ты со мной…» — Из «Carmina Burana». Написано на средневерхненемецком языке. Существует и другой (латинский) вариант этого же текста (XII в.) — обращение девушки к своему возлюбленному.
вернуться
44
«В утренней рани почудилось мне…» — Содержится в «Carmina Burana», наряду с другими стихами, написанными от имени женщин, а возможно, и самими женщинами, которые подчас отличались немалой образованностью и прекрасно владели пером (например, письма Элоизы к Абеляру).
вернуться
45
«Вновь облетела липа…» — Из «Carmina Burana». Один из ранних образцов немецкой «женской лирики».