И голоса у него тоже особого не было, разве иногда только, когда распоется, лицо раскраснеется, глаза заблестят, тут и голос прорезается, и весь приход после службы говорит:
— Батюшка-то сегодня, ох, разошелся. Пел, аж дрожал.
И хотя случалось такое редко, но именно за такие моменты и любил поп свое дело. После таких служб он весь день ходил веселый и чистый, как первый снег. Всем улыбался, за грехи на исповеди особо никого не журил и молился вечером с особым усердием и любовью.
Поп, тяжело дыша, тащил по ступеням котел с книгами. Этот коридор с лестницей был проделан в стене церкви и вел на крышу. По нему ходили редко — незачем, только если крыша прохудится или купол с крестом вычистить надо. В коридоре кругом были вороха пыли, которые священник задевал широкими рукавами и подолом рясы. Паутина, толстая от набившегося в нее мелкого сора и похожая скорее на водоросли, висела на его голове и плечах. Поп покраснел от натуги, переставляя котел со ступеньки на ступеньку. Он шумно отдувался, поминутно останавливался, опираясь на свою ношу.
— Тух-тух. Тяжело. Спаси Господи.
Свечки он с собой не взял — обе руки были заняты, а потому щурил близорукие глаза, немного испуганно вглядываясь в темноту, еле разбавленную редким светом снизу, откуда он пришел. Котел глухо бухал по камням. Звук отдавался от стен и метался по проходу грузной совой. Человек останавливался, робко прислушивался и, убедившись, что за ним никто не идет, шел дальше. Вскоре он забрался на самую крышу, где было совсем темно и душно от нагретой жести. Поп за что-то запнулся и чуть не упал, грохнув котлом об пол.
— Разбился? — раздался озабоченный голос из темноты.
— Ох-ох, — еле слышно от испуга вымолвил человек. Неловко зашарил по карманам в поисках спичек.
— Кто здесь? — только потом сообразил спросить.
Спичка зажглась, осветив сидящего в углу под самой крышей Лиса. Как и человек, он был весь в паутине с пылью, но не был таким испуганным, а наоборот, улыбался широко, во весь рот. Человек отшатнулся к стене. Бес состроил невинную рожицу.
— Ты что, испугался?
Тот молчал, не в силах произнести ни слова.
— Что ж ты молчишь-то, будто утки язык у тебя съели?
Лис подождал немного, но ответа не последовало. Сокрушенно покачал головой.
— Ну, перекрестись, что ли. Может, полегчает.
Спичка догорела. Поп бросил ее на пол, обжегши руку. Боль привела его в себя. Он последовал совету беса, перекрестился и застыл, прислушиваясь. Лис тоже замер. В коридоре повисла тишина. Ничего не услышав, поп уже решил, что отогнал от себя нечисть и повеселел.
— Помогло? — раздался заботливый шепот «нечисти».
— Ох, — только и смог сказать человек, и еще сильнее вжался в стену.
«Это наказание мне за грехи. Знать Господь испытывает крепость мою в вере. Позволил дьяволу наслать на меня наваждение. Сейчас страсти начнутся», — решил. Он зажмурился, и стал читать про себя молитву. Время шло, а страсти все не начинались.
Лис, видевший в темноте, устал от безделья, залез рукой в котел, и зашелестел там книгами. Священник заволновался, открыл глаза, но все равно ничего не увидел.
— Тебе чего там надо? Не трогай.
Бес что-то невнятно пробубнил в ответ, шурша страницами.
— Положи на место, тебе говорят.
Спички он выронил и беспокоился в темноте беспомощный. Лис бормотал что-то, вздыхал, наконец, положил книги обратно.
— Ничего не понимаю.
— Дураком родился, дураком и помрешь. Прости, Господи, — пробормотал он шепотом. То, что ничего страшного не происходило, очень обрадовало его, даже страх прошел.