— Благодарю тебя, Господи, за спасение от искуса бесовского.
Потом, осторожно цепляясь, подошел к краю и заглянул вниз. Под стеной церкви густо росли лопухи — сочные, высокие, в рост ребенка. Священник давно просил церковного сторожа окосить их — «а то за ними скоро и храма видать не будет», — но тому все было недосуг.
Лиса видно не было, ни один лопух не был примят, даже пыль на темно зеленых листьях не сбилась.
— Рассыпался. В прах. Ох, Царица Небесная Матушка.
Он отошел от края, перевел дух, снова заглянул вниз и опять ничего не увидел.
— Как есть, пылью рассеялся. Ох, страсти бесовские.
Ему, вдруг, стало даже жаль Лиса, но он был очень горд, что победил дьявольское наваждение. Оглянувшись вокруг, словно ища свидетелей победы, он довольно улыбнулся и вдруг икнул.
— Что такое?..
Осторожно ступая по темной лестнице, он спустился вниз, икая и неодобрительно покачивая головой.
— Напасть нечистая.
Выйдя из церкви, он направился к лопухам, куда должен был упасть Лис. Осторожно заглянул под них и ничего не увидел — растут густо. Оглянулся и вошел в пыльные заросли, доходившие ему до пояса. Забрел в самую гущу, раздвинул листья, нагнулся — нет никого. Поднял голову, задумался. Вдруг, опять сильно икнул и почувствовал, как что-то шлепнулось ему на спину. Поп провел рукой и отцепил репей. Повертел головой, икнул, и еще один репей прилепился на живот.
— Кто это балует? — тихо, словно боясь насмешек, спросил он и не договорил. Икота посыпалась горохом, и тут же роем полетели репьи. Чем больше он икал, тем больше репьев украшало его рясу.
— Вот я тебя, сатанинское отродье, — растерянно пригрозил он пальцем неизвестно куда. — Выходи, бес!
Вокруг была тишина, прерываемая только его икотой, да звуком падающих непонятно откуда репьев. Поняв, что бороться с этим бесполезно, он выскочил из зарослей и испуганный бросился в церковь. Если бы прихожане увидели его в эту минуту, они бы приняли его за лешего: весь в пыли, репьях, борода всклокочена, волосенки развеваются — ну, вылитый лешак.
Как только он скрылся в воротах храма, из лопухов высунулась донельзя довольная мордочка беса. Он засмеялся вслед убегавшему, выпрямился и, раскинув руки, упал на спину. Большие листья лопухов закачались над ним сонно и лениво. Большая серая птица вылетела откуда-то из-под церковной крыши, тяжело взмахивая крыльями, стала подниматься в небо. Сверху она видела лежащего Лиса, затихшую деревню, реку и лето от горизонта до горизонта. Она поднималась все выше и выше, потом повернула к дремучим лесам на востоке и пропала там в дрожащем сухом воздухе.
Прошло много лет. Где-то далеко, в лесной избушке, умер поп. Жестяная крыша заброшенной церкви провалилась, и внутрь полились дожди. Хорошо, что под крышей были каменные своды, и вода не пошла дальше. Но в забытый в углу котел с книгами она все же попала.
Лис вспомнил о книгах случайно. С трудом нашел он котел под остатками жести. Раскидал лежащий сверху гнилой хлам. Книги превратились в кашу. Только корешки и сохранились, темные, со стертыми надписями. Бес сел рядом с котлом.
— Что осталось от твоих книг? — у кого-то спросил он.
Никто ему не ответил. Он поглядел вокруг. Небо осталось, деревья остались, серая птица вывела птенцов. Зачем нужны книги, недоумевал он, когда есть мир? Бес предлагал человеку весь мир, а тот зачем-то прятал книги.
Серый грустный дождь, мелкий, как туман, повис в воздухе. Мир словно погрузился под воду. Движения людей и зверей стали плавными, как у осторожных рыб. Дышать стали чуть чаще, не хватало воздуха. На грудь давила приближающаяся осень. Последние летние дни уходили туманами в лощинах, стынущими озерами, полными закромами и грустью. Мир уходил под воду все глубже и глубже.
Отчаянно скрипя несмазанными колесами, в Яблоневое въехала телега с запряженной в нее вислозадой тряской лошаденкой. В телеге сидел возница — маленький сморщенный мужичонка, съежившийся от страха. Время от времени он, стараясь остаться незамеченным, поглядывал назад, на своих пассажиров. Пассажиров возница не интересовал. Их было трое, и самым страшным из них выглядел человек, одетый, несмотря на жару, в черную кожаную куртку. На его боку, как символ страха и власти, висела деревянная кобура, покрытая многочисленными выщерблинами. Остальные два по виду были простыми рабочими, каких много в городах. Они смирно курили, держа самокрутки большими почерневшими от металла и масла руками.