Я уверен, что именно в том декабре Путин понял, что с Западом России не по пути, хотя «медовый месяц» с Европой длился чуть дольше — до 2003 года. Стало ясно, что Запад по собственной воле не пустит Россию в «клуб великих держав» и что за так раздражавшим Евгения Примакова «менторским» тоном Вашингтона по отношению к России стоит не личная позиция того или иного президента США, а их большая стратегия создания однополярного мира с США в качестве единственного гегемона, когда фактически весь мир объявлялся «зоной стратегических интересов США». И это стало для Путина поводом, чтобы снова задуматься о большой стратегии, притом что цель ее оставалась прежней: возвращение России признанного статуса великой державы и ее непосредственное участие в формировании нового — многополярного и более справедливого — мирового порядка. Однако понимание того, что Запад не видит Россию своей равноправной частью, еще не означало отказа от западной — то есть по происхождению римской — большой стратегии как образца. В смене образца сыграли роль другие факторы.
Что же заставило Путина отказаться от западного паттерна в формировании своей большой стратегии? Первоначальным импульсом, скорее всего, стало разочарование Западом, осознание того, что Запад эгоистичен и никогда не допустит Россию как равноправного партнера к формированию новой архитектуры международного порядка. Но это, хоть и принципиально важные, — эмоции. Что касается большой стратегии, то в рамках западного паттерна следовало начать подготовку к симметричному ответу. То есть в рамках западной — римской — стратегии надо было готовиться к тому, чтобы вернуться в число мировых держав вопреки желанию Запада — «продавить» Россию в первый эшелон государств. Тут невольно вспоминается опыт Петра Великого (в симпатиях к нему Путин неоднократно признавался), который не только «прорубил окно» (подчеркну: не открыл дверь, а «прорубил окно») в Европу, но и силой заставил тогдашний Запад считаться с интересами России. Однако тут же возникает вопрос: какой ценой? Во-первых, путем прямого военного столкновения, а во-вторых — ценой невероятного перенапряжения всех сил страны и фактически репрессий. В целом схожим путем шел к статусу мировой державы спустя двести с лишним лет Сталин — и тоже ценой страшного перенапряжения на грани гибели всей страны и репрессий.
Такой путь Путин считал неприемлемым. Сначала по умолчанию, а потом и открытым текстом президент России заявлял, что хочет модернизировать страну и вернуть ей статус мировой державы без репрессий и без перенапряжения сил, которого народ может просто не выдержать. Однако при этом Путин не мог не осознавать слабость России. Симметрично противостоять Западу в начале нулевых годов Россия была не в состоянии. Из того, с чем Запад не мог не считаться, оставалось только ядерное оружие. И оно было едва ли не единственным аргументом. Впрочем, уже предшественник Путина пытался разыграть эту карту, пусть и весьма безалаберно: в военной доктрине 1995 года упор делался как раз на стратегические ядерные силы и была впервые сформулирована возможность нанесения первыми ядерного удара в случае исчерпания других ресурсов для сохранения независимости и суверенитета России. Такого даже СССР себе не позволял.
В том состоянии, в котором Путин принял Россию — расколотость общества, оккупированная и разрушенная экономика, деморализованная и плохо вооруженная армия, — реализация большой стратегии в рамках западного паттерна означала столкновение с Западом «лоб в лоб», то есть начало «горячей» войны с высокой вероятностью (как раз учитывая слабость России) быстрого перехода в стадию ядерного конфликта. Не думаю, что Путин хоть на секунду рассматривал такой вариант как возможный, хотя бы потому, что он вообще человек не очень воинственный. С другой стороны, дела могли сложиться таким образом, что иного выхода и не оставалось бы. А мы помним отношение Путина к тому, что может случиться глобальная ядерная катастрофа, в которой погибнет весь мир: «Зачем нам мир, если в нем не будет России?»
Здесь я хочу сделать одно допущение, которое не смогу доказать, но которое поможет объяснить отказ Путина от западной стратегической модели и поиск им альтернативных образцов. Я понимаю, что Путин не мог в то время прочесть книгу Рене Жирара «Завершить Клаузевица», которая вышла только в 2007 году и стала для этого философа и богослова своего рода завещанием. Но я вполне могу предположить, что Путин увидел в трактате Клаузевица «О войне» — базовом для понимания большой стратегии Запада — то же, что увидел там Рене Жирар: «Возможный конец Европы, конец западного мира и мира в целом»[19]. Этот апокалиптический вывод Жирар сделал из того концепта «абсолютной войны», на который указал, но от которого ушел Клаузевиц. Для того чтобы увидеть «формулу апокалипсиса» в книге Клаузевица, достаточно прочесть ее из дня сегодняшнего как актуальный, а не исторический текст, не утешая себя просвещенческой верой в то, что «худшего можно еще избежать и что “сдерживание” будет неизменно торжествовать»[20]. Напомню, что писал Клаузевиц: «Война является актом насилия, и применению его нет предела; каждый из борющихся предписывает закон другому; происходит соревнование, которое теоретически должно было бы довести обоих противников до крайностей». То есть в условиях «чистой», «абсолютной» войны до полного взаимоуничтожения. «Дайте в руки воюющим ядерное оружие, — «завершает» Клаузевица Рене Жирар, — и не будет больше не только самой этой группы, но и целой планеты»[21].