— Враг! Еще один враг! — зашипел наг, разжал руки, полетел вниз. Скрипящий голос удалялся.
Пальцы пронзила боль — похоже, сустав не выдержал и вылетел. Я скользнул вниз и успел зацепиться за самый край площадки, когда смотрел уже на низ деревянных опор. Подтянулся из последних сил, забросил тело на площадку.
Тяжело дыша, закрыл глаза. Нет, нельзя. Расслабляться рано. Застонал, перевернулся на бок, стараясь не обращать внимания на рану на ляжке. Наг вырвал из ноги кусок мяса, порванные штаны залило кровью. Рана пульсировала.
Нет, это еще не смерть, еще рано. Встал сначала на четвереньки, стиснул зубы, поднялся выше. Распрямился, выдохнул. Гора дрожала, рядом рухнул камень, величиной с голову. Бежать, теперь бежать.
Я попытался вздохнуть, закашлялся — легкие разрывало.
— Черт! — прорычал я и ринулся по площадке вниз. Не обращать внимание на боль. Не думать о ней. Еще живой. Пора понять, что в этом мире выживает тот, кто не умеет умирать.
Кочевники редко оседали надолго в одном месте, и уж совсем никто из жителей Приграничья не мог представить, что у степного народа может быть свой город. Конечно, выстроенный не ими, а любезно захваченный отцом Вандера у колонии эльфов. Хорелтолл, или, в переводе с эльфийского, Лесное плато, скрылся от странствующих рыцарей и торговых караванов за скалами Прибоя.
Затерянный в густом лесу, край которого переходил в узкую полоску песчаного пляжа и затем сразу в океан, Хорелтолл был хорошо спрятан от любопытных взглядов. И немудрено — ведь городом сотню полуразрушенных деревянных домиков, построенных эльфами под столетними деревьями, можно было назвать с натяжкой.
Вандер выбрался из своей лачуги, которую традиционно выбрал с края, на возвышенности. Поморщился, когда покосившаяся дверь скрипнула и дернулась, рискуя вырваться из сгнившего проема. Вандер не любил Хорелтолл — город был постоянным напоминанием того, что его отец смог завоевать для кочевников убежище, а он, сын, пока что только уничтожал своих людей в стычках с графами.
Вождь кочевников зашел за дом, бегом добрался до холма, с которого открывался вид на город. Нет, все-таки здесь было намного хуже, чем в их стойле на равнинах. Там и шатры складывались быстро, в путь можно было собраться за пару часов. И люди не расслаблялись — оседлый образ жизни заставлял задумывать о таких, на взгляд Вандера, непотребных вещах, как постоянный дом, достаток, земледелие. Такие мысли могли сгубить кочевника, заставить его отказаться от гордого имени степного воина.
На город можно было лишь смотреть. В отличии от степных стойл, здесь уши Вандера не различали привычных звуков его народа. Не слышно, как женщины готовят пищу, как обхаживают уставших. Не слышно криков раненных и стонов матерей убитых. Все звуки, даже гогот детишек, прекращающийся только на ночные часы покоя, терялись в шелесте листьев. Вандер поморщился — легкое дуновение приводила кроны деревьев в движение, создавало гудение в ушах, которое вождь кочевников ненавидел больше самых лютых врагов.
Нет, все-таки леса — это убежище эльфов, а для кочевника — пытка. Не прав был отец, когда решил оставить это место для потомков. Хотя сегодня городок пригодился — разбитые Ольстеррами кочевники отступили, и успели добраться до убежища раз в пять быстрее, чем если бы мчались к стойлу.
Вандер погладил себя по груди. Через балахон он почувствовал еле заметное тепло — это разряженный камень питался энергией его тела, постепенно набирал силу. Кто знал, что человек — это ходячий восстановитель силы для артефакта?
Внизу, около входа в его домик показалась знакомая лысая голова. Вандер улыбнулся, помахал рукой, привлекая внимания. Обладатель лысины, знакомый с детства шаман Энд — вот кто знал об артефакте все. А главное — Энд предан ему, поэтому за проваленную стычку с Ольстеррами придется его лишь наказать, но не убивать. Вандер, в отличии от отца и прочих властителей кочевников, не страдал излишней жестокостью, а считал, что преданными людьми разбрасываться нельзя.
Ветер усилился, заставив Вандера поежиться. Холод пробирался под плащ, гладил грубую кожу кочевника, заставляя волосы, обильно покрывавшие руки и грудь, ерошится. Кочевники не привыкли одеваться тепло — в горы, где стояла вечная зима, они не стремились, у моря лагерь разбивали только вынужденно. А в степи тепло сохранялось надолго.
В степи, но не в лесу на побережье, подумал Вандер, наблюдая, как первая снежинка падает на траву на полянке.
— Только осень на подходе, а уже снег пошел, — сказал Вандер, обнимая подошедшего шамана. Энд ответил на объятия, похлопал вождя по спине.
— Магия влияет на мир, меняет его. Это лишь первый отголосок того, что ты совершил, пробудив артефакт, — улыбнулся Энд, подставляя руку под снежинку. Крохотный кусочек замороженной воды дотронулся до кожи, растаял и сразу же испарился.
— Что ты подразумеваешь под хуже? — спросил Вандер, наблюдая за набирающим силы снегом. Его становилось все больше и больше. Ветер усилился.
— Ты затронул древние процессы, пробудил ото сна то, что давно не трогало мир. Эта сила рвет саму пелену существования, перестраивает мир под себя. А мир будет сопротивляться. И не надейся, что все пройдет легко и по плану — нет, появятся те, кто будет противостоять тебе, — хмыкнул шаман. Он мялся, постоянно проводя рукой по лысине, которую стала мокрой от снега.
Вандер наконец услышал сквозь шум листьев детский гогот и улыбнулся — маленькие кочевники носились по грунтовым дорогам и прыгали, пытаясь поймать снег.
— Ты знаешь, о ком говоришь? — чуть помолчав, спросил Вандер.
— Да. И ты знаешь. Ты видел их, когда активировал артефакт, — ответил, улыбаясь, шаман.
— Значит, все-таки Орден магов. Старик проснулся, и готов повести своих псов в бой? — выплюнул Вандер. С магами у кочевников всегда были натянутые отношения. Первые считали степняков кем-то вроде животных, бродячих псов. Кочевники отвечали за это колдунам неприкрытой ненавистью и считали за радость прирезать странствующего колдуна. Но все это было еще до войны. Вандер улыбнулся, вспоминая ругательство одного из магов, которому он перерезал глотку — «Прахайд», или Степной пес. Может быть, и пес, но сейчас именно маги боялись высунуть нос из своего убежища в горах, а кочевники были свободны. Это знание грело Вандеру душу.
— Ты недооцениваешь наших давних друзей, — мурлыкнул Энд себе под нос. Вандер догадался, что шаман увидел что-то, что не заметил он.
— Ну же, не тяни, — нетерпеливо сказал вождь.
— Маги притащили в наш мир пришельца. Юношу, похожего на обитателя нашего мира, — сказал Энд, в очередной раз вытирая лысину. — И помогают ему, стараясь не показывать своего лица. Нам осталось понять, зачем он здесь.
— И мы будем иметь рычаг давления на Орден, — удовлетворенно кивнул Вандер. Шаман искупил свою вину за ошибку. Почти искупил — все же погибших от рук Ольстерров воинов не вернуть. Также как не достичь этим искуплением победы. Вандер повернулся к стоящему чуть позади шаману, на ходу снимая с пояса кинжал.
— Пора? — бесстрастно, как ему казалось, спросил Энд. Но именно казалось — Вандер знал, что тот, кто наказывает сам себя, не будет настолько слаб, чтобы задавать вопросы. Что ж, подумал вождь, значит, шаман понимает, насколько он слаб. Это хорошо. Амбициозные и уверенные в своих силах люди рядом с собой Вандеру были не нужны.
Шаман развернулся к вождю спиной, снял балахон, оставшись голым по пояс, в одних стянутых тонкой веревкой на поясе брюках.
— Ты знаешь, зачем это, — сказал Вандер и, не дожидаясь ответа, трижды взмахнул кинжалом. Лезвие оставило на спине три глубоких царапины, рисуя размашистый символ. Шаман выстоял, не издал ни звука. Снега повалил сильнее, секунда, и спина Энда стала мокрой.