Слыхал я, что в рабстве страдать довелось
Сановнику Байли Ци[115].
Мудрый Лей-ван был мясником
И шкуру сдирал с овцы;
Песни в далеком пути распевал,
Быков погоняя, Нин Ци.
Но если не встретились в жизни бы им
Чэн Тан или У-ван,
Разве мир услыхал бы о них?
Забвенье — как цепкий бурьян.
Цзы-сюя[116] правитель один погубил,
Сомненьями обуян.
Был предан Цзе-цзы[117] и умер, горя
Факелом жарким в лесу, —
Поздно ошибку князь осознал,
Поздно пролил слезу.
Горы Цзашаня прах мудреца,
Как груз драгоценный, несут.
Друга к жизни не возвратит
Белый траур одежд,
Реками слез не вернуть назад
Светлых своих надежд.
Во имя долга мудрый умрет,
Отверженный стадом невежд.
О, боги! Кто б наши поступки сумел
Проверить хотя бы раз?
Зловоние лжи, черный чад клеветы
Развеять по ветру пора,
Вырвать колючий чертополох
Из кровоточащих ран!
Зачем умирать ароматной траве
В зарослях сорняков?
Едва ее иней покроет, она
Никнет уж стебельком...
О царь, зачем ослепил ты себя
Лестью клеветников!
Они утверждают, что аромат
В венках совсем ни к чему,
Что только женщины в мире одни
Завидовать могут ему,
Лишь женщины, и, к несчастью, они
Схожи с развратной Му-му[118].
Пускай красота подобна Си-ши[119],
Растопчут они и ее, —
Я чувство свое захотел раскрыть, —
Завяло сердце мое;
Хотел поступки свои объяснить —
В груди опалы копье.
И боль с каждым часом сильней и сильней,
Все горше обида мне, —
Изгнанником сколько ж томительных дней
Я пребываю во тьме?
О, если бы все оказалось сном, —
Все позабыть во сне!
Если ты скачешь на скакуне,
Поводья в пути обронив,
В легкой ладье без весла несут
Потоки тебя сквозь дни, —
От пропасти ты никак не свернешь,
Царь неба не сохранит.
Презрев справедливость законов страны,
Несешься в водоворот,
Надеясь на ум свой, ты к бездне летишь,
А там крутой разворот...
О государь мой, остановись, —
Вспомни про свой народ!
Я ж, прерывая течение строк,
Броситься в омут готов,
Мне жаль, что ослепший мой государь
Не сможет узнать о том.
Быть бескорыстным я хотел на свете
С дней юности своей, чтоб на пути
Чтить справедливость, ум и добродетель,
И счастье в этом мире обрести, —
Быть бескорыстным я хотел на свете,
Но плачу я, скорблю в минуты эти.
Развратный мир враждебен мне во всем:
И князь меня не испытал на деле, —
Бич неудач всю душу мне иссек,
И душ своих не удержал я в теле...
Всего превыше чтил я добродетель,
Быть бескорыстным я хотел на свете.
Услышав скорбь мою, великий Царь небес
Сказал вещунье Ян, призвав ее к себе:
«Помочь мне человеку захотелось,
Что утерял сегодня две души[120],
Своим гаданьем возврати их в тело,
Чтоб в тяжком горе вечно не скорбел он,
В отдохновенье на земле пожил».
Вещунья Ян ответила смиренно:
«Я ведаю лишь снами, Царь небес,
А человеку в этой жизни бренной,
Боюсь, остался краткий час забвенный, —
И он умрет, но, верная тебе,
Я души отыскать все ж постараюсь».
И воззвала она, с небес спускаясь:
«Душа, вернись, вернись, душа,
Чтоб твой властитель вновь дышал!
Зачем же в четырех краях
Витает где-то тень твоя?
Как можно родину забыть,
В пучину бедствий погрузить
Себя? Вернись, душа, вернись
С восточной стороны, где дни
Родятся, чтоб сгорать в лучах.
Той стороне не доверяй:
Там девять солнц на небесах
Плывут и плещут через край
Небесной чаши, — там руда
И камни плавятся всегда.
Душа, вернись, вернись, душа, —
Тебя сожжет могучий жар,
Поглотит хищный великан
Восточных стран, коварных стран.
Душа, вернись в родимый край,
Той стороне не доверяй!
Душа, вернись, вернись, душа!
И юг покинь, страну чужих страстей.
Там лбы узорами привыкли украшать,
Там стряпают похлебку из костей.
И человечину приносят в жертву богу, —
Вернись, душа, к родимому порогу!
Там змеи ядовитые в песках,
Удавы в тех краях девятиглавы, —
Ужель ты хочешь гибнуть в их тисках?
Вернись, душа, под сень родной дубравы.
Душа, вернись, вернись, душа!
Иди обратно, о, иди обратно!
Ты слышишь, слышишь, как шуршат
Пески зыбучие? И гром невероятный
Грохочет вдруг, — то пробудился Запад
И тянется к тебе пустынь когтистой лапой.
Сгоришь, растаешь, сгинешь навсегда,
И если чудом пощадит беда
Тебя в пути, — не избежать пустыни.
От мерзких тварей кровь по жилам стынет:
Здесь каждый муравей слону подобен
И осы толще бочек и черны,
У жителей один бурьян в утробе
И зноем язвы их опалены.
Воды захочешь — где ее найти?
К источнику родному возвратись.
Вернись, душа, душа, вернись, —
В родимых струях охладись!
вернуться
Байли Ци — сановник цяньского правителя Му-гуна (VII в. до н. э.).
вернуться
Цзы-сюй, или У Цзы-сюй, — см. коммент. к с. 154.
вернуться
Цзе-цзы, или Цзе Чжи-туй, — один из семи спутников Чжун Эра, сын цзиньского князя, изгнанного своим отцом. В 636 г. до н. э. Чжун Эр, став цзиньским князем, наградил своих товарищей по изгнанию, но обошел Цзе Чжи-туя. От обиды последний удалился в лес, когда же его пригласили ко двору, он отказался явиться. Князь приказал поджечь лес; Цзе Чжи-туй обнял дерево и сгорел.
вернуться
Mу-му — наложница легендарного императора Хуан-ди, некрасивая и завистливая.
вернуться
Си-ши, или Си-цзы, — красавица, жившая в V в. до н. э. в княжестве Юэ, трагически погибшая от руки своего повелителя Фань Ли, который утопил ее в Сучжоуском озере.
вернуться
Китайцы верили, что каждый человек имеет две души. Одна из них «душа разума», после смерти человека улетает, другая, «душа тела», погибает вместе с человеком. Призывание души — обряд, совершаемый с целью водворить «душу разума» в таблицу предков или вернуть ее в тело.