Она взяла Егора за плечо и почти насильно уложила на солому. Сказала:
— Лежи. Завтра день хлопотный будет… Молчи!
Егор молчал и чувствовал, как что—то непонятное и душное непреодолимо влечет его ко сну. А Лисавета тем временем оглянулась на дверь и продолжала:
— Третьего дня часовой из острога ушел; ружье бросил, арестанты и разбежались. Говорят, будто это я его присушила. А как мне того пластуна показали, смеюсь! — тут она и впрямь тихо рассмеялась. — Рябой, тощий, маленький! Да что вы, говорю, я б на такого и не позарилась, мне войскового атамана подавай, толстого, бородатого! Я, говорю, и на вас бы, гражданин обер—вахмистр, глаз не положила б… — Лисавета замолчала, подобрала губы и посмотрела на Егора. — Вот если б кто помоложе в карауле стоял, они б нас вовек не поймали!..
И, подняв голову, посмотрела на окно. Там, на воле, давно была ночь. В черном небе время от времени мелькали едва приметные красноватые блики.
— Вишь, костер жгут, — сказала Лисавета. — Серебряные пули льют. Двенадцать штук. Говорят, что колдунью свинец не берет. Слышь, Егор!
Но Егор не ответил, он спал. Тогда Лисавета осторожно погладила ему ладонь и зашептала:
— Ну вот, спи, отдыхай. И слушай, что я тебе скажу…
Вдруг она встрепенулась и снова посмотрела на окно.
— Кто там? — спросила настороженно. — Чего тебе надо?
Никто не ответил. Лисавета недобро улыбнулась, поправила волосы и сказала:
— Интересная, да? Так давай, полезай. Я караульным глаза отведу… Что молчишь?
Подождав немного, она успокоилась и, поглаживая ладонь спящего Егора, едва слышно зашептала:
— Не знаю, как, но, чувствую, что ноги сами тебя вынесут. А там сосна на три вершины. Шапку снимешь, в левую руку возьмешь. И громко так, не бойся, скажешь: «Лисавета Иванна велела кланяться!» И все. Видишь, как просто, — и отпустила его руку. Подумала немного и сказала: — А мне самой так ничего не надо. Я все тебе отдам. Быть может, пригодится… Егор! Егорша!
Но Егор крепко спал. Лисавета поплотнее запахнулась в шубейку и задремала, еще ниже склонившись над спящим.
… Была еще ночь, когда Егор вдруг проснулся. Открыл глаза, прислушался — тихо. Тогда он сел и осмотрелся. Лисаветы нигде не было видно. Увели ее, что ли? Или она опять часовому глаза отвела? А что, с них, дураков, такое станется, везде им колдовство мерещится, чуть что — сразу: нечистое, нечистое! А сами они чистые? А мы? Дядя Игнат смеялся, говорил, мол де плевать на эту чистоту, какая чистота, откуда, когда мы все, в книжках читал небось, от обезьян рожденные, а СОО — от псов, а Земля — это шар, то есть большая пуля, а что от пули можно ждать хорошего?!
От пули! Егор вздрогнул, вновь прислушался. Да, вроде и действительно какой—то шум. Шум за окном. Егор поднялся, подошел к стене.
Там, высоко, за окном, протопали пластуны, затем послышался хриплый, заспанный голос обер—вахмистра:
— Ну, давайте, давайте быстрее! Запирай ворота!
Кованые сапоги дружно загремели по крыльцу. А потом…
— Ребятки, да что же вы делаете?! — робко взмолилась Лисавета.
Сошли с крыльца. Поволокли по снегу.
— Служивые! — заплакала Лисавета. — Ну хотя б до утра подождали! Гражданин обер—вахмистр!
— Молчи, колдунья! — было ей в ответ. — А вы давайте побыстрее! Быстрее, говорю, а не то рассветет! — торопил пластунов обер—вахмистр.
Лисавета зарыдала.
— Потап, а ну врежь ей как следует! — приказал обер—вахмистр.
Потап наверное врезал, и тогда Лисавета немо вскрикнула и замолчала…
А Егору вдруг стало невыносимо трудно дышать. Он понимал, что во дворе сейчас произойдет что—то страшное, а он… опустив руки, стоял под окном, смотрел на огненные блики на решетке и слышал, как там, наверху…
— Заряжай! Стройся! — зло командовал обер—вахмистр. — Целься! Выше бери, в голову!
Стало тихо, лишь Лисавета едва слышно всхлипывала. Ну а потом:
— Пли!
Грянул залп. Истошно закричала Лисавета, вслед за ней заорали пластуны, шарахнулись… Да что же там такое творится?!
— Держи ее! — кричал обер—вахмистр. — Держи! Пли! Пли!
Затрещала беспорядочная пальба. Пули впивались в бревна, топало множество ног, кричала Лисавета — совсем где—то рядом! Да вот и рука ее мелькнула в окне… И исчезла. И голос затих.
Егор оцепенел. Ему было жарко и страшно. Так что же теперь там, наверху?
Наверху было тихо. Потом Егор услышал, как к окну подошли несколько человек.
— Гражданин обер—вахмистр, дозвольте я! — после некоторого молчания вызвался кто—то из пластунов.
— Ну, попробуй, Потап.
— Тут пуля не возьмет, — стал рассуждать Потап. — Хоть серебряная, хоть золотая… Держи ее! Крепче! Уйдет ведь!
Послышалась глухая возня, потом опять стало тихо. Потап с напускным спокойствием продолжал:
— Тут резать надо. Вот хоть саблю дайте… Ага…
Свистнула сабля. Егор не удержался и упал — так, словно бы удар пришелся по нему.
— Да, точно, — деревянным голосом согласился обер—вахмистр, немного помолчал и добавил: — Ну, ты и зверь, Потап!
— Маленько есть, — согласился пластун и тотчас попросил: — Дозвольте огоньку!
От окна потянуло махрой. Егор осторожно провел ладонью по горлу… Нет—нет, показалось! Ни раны, ни крови. Вот только лоб горел, как в лихорадке. А там у них, наверху, обер—вахмистр, хмыкнув, сказал со злорадством:
— А руки—то дрожат! Дрожат!
— Так это от другого, с похмелья, — оправдался Потап.
— Ну, ладно, ладно, разговорчики! — прикрикнул обер—вахмистр. — Убрать!
И ушел. За ним пошли и остальные. И потащили по снегу что—то тяжелое.
Глава девятая. Лысое болото
Егор в оцепенении лежал в углу и ждал. Чего — он сам точно не знал, но чувствовал: не может того быть, чтоб и его… Не может! Не…
А почему это не может? Дядя Игнат любил говаривать: «Все может быть, племяш, а может и наоборот, что и нет ничего, ну и что из того?» Скажет так и смеется. Он, дядя Игнат, ничего никогда не боялся, он дважды был представлен к знаку «Ратной Удали», его портрет и по сей день в Кругу, в думной курительной, висит, он вообще… Он только один раз за свою жизнь и испугался — это когда у матушки крестик открылся. Он побелел тогда и подскочил, и застегнул ей кофточку, и сразу: «Давайте, давайте, выносим!» И понесли ее, родимую, а только вышли на крыльцо, так со двора сразу запели: «От вражеской пули полеглый…» Да только не от пули она, а от голода, а еще больше от того…
Ну да чего теперь! Теперь вот сам лежи и жди, когда ты сам от пули вражеской… Да нет, шалишь — от справедливой, от возмездия, Малинненко так на плацу небось и скажет…
О! Что это? Егор прислушался…
Да, точно: приглушенный скрип. Вверху. Егор поднялся, подошел к окну. Как будто кто—то пилит по железу. А может, это только кажется?
— Эй! — шепотом окликнул Егор.
Скрип прекратился… но вскоре послышался вновь, уже громче.
— Эй, кто там?
Тишина. Егор вернулся в угол, лег и затаился.
Шло время. Опять заскрипело, потом… С окна исчезла решетка! И почти сразу же невидимая рука опустила в подвал толстую обледенелую веревку. Егор лежал, не шевелясь. Веревка нетерпеливо задергалась. Что это — ловушка или действительно… А, не все ли равно! Егор вскочил, схватился за веревку и торопливо полез по ней наверх.
С трудом протиснувшись в узкое окно, Егор не удержался и упал в сугроб. Поднявшись, он смахнул с лица снег и увидел…
Михайлу. Мужик лежал совсем рядом и настороженно смотрел на Егора. Да что же это! Быть того не может! Егор хотел было спросить… но Михайла жестом приказал ему молчать, отполз чуть в сторону и оглянулся, еще отполз, еще раз оглянулся… Только тогда Егор решился и пополз вслед за ним. Вместе они переползли через двор, вместе подползли к забору, затем — Михайла первый — пробрались через тесный подкоп…
И оказалась в поле, у саней. Позади, во дворе, кто—то клацнул затвором, окликнул: